Копи Хаджибейского лимана

— Да понял я давно, — пожал плечами Володя. — Я же о тебе беспокоюсь.

— А это сделаю не я. Кагул, — усмехнулась Таня, Сосновскому вдруг показалось, что с каким-то невероятным цинизмом. — Ты ведь слышал Тарги-сова. Кагула связывают с этой артелью. И, соответственно, с убийствами. Если он ограбит артель, никто больше не будет его обвинять.

— То есть ты пытаешься спасти Кагула, — догадался Володя. — Что тебя связывает с этим бандитом? Он же отморозок! Под его покровительством и под протекцией таких, как он, процветает школа малолетних бандитов на Молдаванке, где детей превращают в воров! Не забывай, я ведь его видел.

Это дешевый и тупой, полуграмотный молдавский бандит. Вчерашний селюк, выползший из навоза и дорвавшийся до власти!

— Может быть, — Таня жестко смотрела ему в глаза, — может быть, Кагул дешевый молдавский бандит и не бывший князь. Но он мое прошлое. И он не предает. В отличие от бывших князей.

Сосновскому вдруг стало так больно, словно Таня ударила его под дых. Чтобы скрыть это, он резко сказал:

— Ты доиграешься. Фингер идет по следу Ка-гула. Он и тебя посадит в тюрьму вместе с этим Кагулом. Так ты и закончишь.

— А это не самый плохой вариант, — горько усмехнулась Таня, выдерживая его взгляд. — Я, конечно, не была в тюрьме. Но почему-то мне кажется, что там намного честней. Там не носят масок. Незачем.

Володя хотел было возразить, но ничего не сказал. Ему вдруг подумалось, что каждый раз с Таней они говорят о том, что невозможно выразить никакими словами. А потому любой спор между ними вечно обречен на поражение.

— Мне пора, — голос ее стал сухим и холодным, — я все-таки найду способ наведаться в эту артель. И не обещаю, что он будет законным! Я не люблю...

— Что ты не любишь? — сердце Сосновского вдруг рухнуло вниз, он страшно перепугался того, что может Таня произнести.

— Я не люблю нэпманов, — ответила она.

Затем, сделав приветственный жест рукой, Таня развернулась и быстро пошла прочь, оставив за собой тонкий шлейф дорогих духов — запах, которого не хватало Володе все это время.

Шагая в редакцию, Сосновский думал о последних словах Тани. Он прекрасно понимал, что она хотела сказать.

Социальные противоречия породили у людей самые низменные качества. Такое расслоение общества приводило не только к вспышкам классовой ненависти, но и к тихому, злому, тщательно скрытому наушничеству и завистничеству, позволяющим всадить нож в спину тому, кто перешел дорогу. Володя отчетливо это понимал. Он не мог не видеть вещей, которые отчетливо бросались в глаза, — и как человек, и как редактор крупной газеты.

Совсем недавно с ним произошел ужасающий случай, о котором он никому не рассказал. И даже спустя прошедшие дни все равно вспоминал об этом со стыдом и муками совести.

Несколько дней назад в редакции «Одесских новостей» появился Юрий Олеша, бывший в Одессе проездом. Он был абсолютно трезв, и ему очень нужны были деньги. Об этом свидетельствовала его ношеная потертая одежда, и щеки, впавшие от голода. Сосновский отлично знал эти признаки. Ему тоже приходилось испытывать нужду. А потому он встретил Олешу тепло и приветливо.

Писатель принес в редакцию свою повесть и очень надеялся, что ее напечатают. Она называлась «Зависть» и рассказывала о современной жизни при нэпе.

Появление Олеши воскресило в памяти Володи его творческую юность в одесских литературных кругах, литературные вечера, кафе и жизнь среди богемы. Это были теплые воспоминания. Сосновский с ностальгией хранил их в своем сердце, и пока Олеша что-то рассказывал ему, картины из прошлого, одна за другой, проносились в его памяти.

И заканчивались все эти картины осознанием того, кем он стал. Володя смотрел на Олешу не без некоторого превосходства: все-таки он сумел добиться должности главного редактора серьезной газеты, а Олеша не добился ничего. Ну разве что пить стал меньше, хотя Володя совсем не был в этом уверен. Уж слишком запущенный был у писателя вид.

Время от времени Сосновский публиковал в газете повести и рассказы. Литературная страничка появлялась не в каждом номере. Иногда начальство высказывало даже недовольство тем, что под литературные опусы занимается ценная газетная площадь. Но Володя все равно отстаивал литературную страничку с заметным упорством. Это было для него важно — понимание того, что он не только газетный репортер, но и писатель. Хотя, честно сказать, в последнее время он писал все меньше и меньше.

Крах семейной жизни выбил его из колеи, и Со-сновский все не находил в себе силы воли собраться заново. Он не обладал упорством, достаточным для того, чтобы положить на литературный алтарь всю свою жизнь, не был готов рисковать всем, не зная, что он выиграет от этого, и выиграет ли вообще. А потому не спешил приносить жертвы, без уверенности, что они окупятся. К тому же собственные страдания было так приятно потянуть. Они оправдывали его бездеятельность. Как и все творческие натуры, Володя очень любил бездельничать, а сохраняя страдания, можно было бездельничать вволю. Поэтому он и не спешил садиться за письменный стол.