Копи Хаджибейского лимана

С некоторым надменным снисхождением Со-сновский посматривал на Олешу, который явно положил на алтарь литературы все. А в результате пришел к нему.

Дав писателю самые радужные надежды, в тот же вечер Володя взял повесть домой, решив долга ради прочитать пару страничек перед сном. И дать разрешение на публикацию, не особо взяв все это в свою и без того загруженную голову.

В окна забрезжил рассвет, а Сосновский все еще читал. Он читал всю ночь, не сомкнув глаз. И когда солнечного света стало так много, что пришлось потушить лампу, он все еще читал повесть Олеши, опаздывая в редакцию.

Когда было дочитано до точки, из квартиры Володи вышел совершенно другой человек. Сердце его терзали тысячи демонов, и он никак не мог с ними справиться.

Повесть была не то что бы хороша, она поражала в самое сердце! Где-то в середине чтения Со-сновский вдруг понял, что никогда бы не смог так написать. И чужие слова открыли в его сердце кровоточащую рану.

Володя вдруг понял, что этому алкоголику в поношенном костюме, умирающему с голода, готовому обрадоваться самым ничтожным копейкам, доступно то, что никогда не будет доступно ему! Он, Владимир Сосновский, никогда не будет писать так, даже если забросит все к чертовой матери и на сутки засядет за письменный стол. В каждой строке этой повести, в каждом слове был приговор его собственному, Володиному, несовершенству, его бездарности и фальшивым амбициям, его неосуществимой мечте.

И Сосновский стал умирать от зависти, душу его словно резали тысячи ножей, причиняя невыносимые муки, он испытывал страшные страдания, но никому не мог о них рассказать.

Володя завидовал таланту Олеши и ненавидел судьбу, которая щедро одарила этого жалкого алкоголика и ничего не дала ему, князю Сосновскому. Пусть он давно уже не князь, но все-таки в нем есть порода, есть стиль. Почему же судьба дала талант не ему, а другому?

Напечатать эту повесть Володя просто не мог. Сделать так, чтобы все увидели талант другого человека? Это было уже слишком!

И когда через пару дней Олеша явился к Володе в редакцию, выглядя еще хуже, чем обычно, Со-сновский совершил подлый поступок. Потупив глаза, он сказал, что опубликовать повесть не сможет, потому что материал для литературной странички расписан на полгода вперед, а расширять газетную площадь не позволяет начальство. Что в повести явно видны недоработки, натянутые места, и что он рекомендует еще поработать над повестью, над характерами героев. А там, возможно, что-то и изменится. Володя вернул Олеше рукопись, аккуратно напечатанную на газетной бумаге самого низкого сорта. Было понятно, что на хорошую белую бумагу у автора денег нет.

Олеша забрал свою повесть и ушел. В тот же вечер Сосновский купил в нэпманской лавке бутылку коньяка и страшно напился. Он мучился. К полуночи он плакал крокодильими слезами от мук совести и все еще — от зависти к Олеше. После полуночи он уже был в таком состоянии, что решил пойти в Каретный переулок и постучаться к Тане, к единственному человеку, который был бы способен понять его в это мгновение.

Но что-то удержало его от этого шага в самый последний момент. Сосновский никуда не пошел, а лег спать. И снилось ему, что повесть не Олеши, а его, Володи, перепечатали все газеты страны, и за это ему вручают лавровый венок, увенчивая его голову как римскому императору. Чего только не привидится на пьяную голову!

Позже, когда он протрезвел, ему стало мучительно стыдно за то, как он поступил с Олешей. Он никому не рассказал об этом, ни единому человеку в мире. И вот, когда Таня в достаточно резкой форме сказала, что не любит нэпманов, он почему-то сразу же вспомнил эту повесть, повесть Юрия Олеши.

В годы нэпа действительно сложилась атмосфера зависти, была создана уникальная и всеохватывающая машина доносительства и взаимной слежки, в которой были задействованы миллионы добровольных и бесплатных осведомителей. Люди поняли, что таким удобным, а самое главное — бесплатным образом можно отстаивать свои шкурные интересы. Так, можно было захватить квартиру соседа, отбить жену у знакомого, подсидеть своего начальника и занять его место. Но особая ненависть возникала к нэпманам — к тем людям, которые сумели быстро подняться и разбогатеть за короткий период времени.

Прошедшие революцию и гражданскую войну сразу возненавидели нэпманов как класс. Они требовали расправы над классово чуждыми элементами и появившимися как раз в годы нэпа взяточниками. Но новый класс, возникший за очень короткий период времени, еще не понимал, что находится под страшной угрозой.

Пока политические эмигранты за рубежом воспринимали нэп как возвращение к старым порядкам и надеялись на какие-то значительные перемены, жители страны уже начинали догадываться, что это явление временное. Нэп может закончиться с той же быстротой, с которой он начался. А потому они стремились получить максимум выгоды любым способом. Главным девизом нэпманов стал «хапай, пока дают».