Копи царя Соломона

– Вижу, что слова твои мудры и справедливы, как всегда, Макумацан. Что летает в воздухе, то не любит ползать по земле; белый человек не любит жить, как черный. Нечего делать, уходите, оставьте меня в великой скорби. Ведь вы все равно что умрете для меня, ибо оттуда, где вы будете, никогда не дойдут до меня вести… А теперь выслушайте меня и поведайте мои слова всем белым людям. Отныне ни один белый человек не перейдет моих гор, даже если кому и удастся зайти так далеко. Я не пущу к себе ни одного купца с ружьями и опьяняющей водой. Мои подданные будут сражаться копьями и пить одну воду, как их отцы и деды. Если у моей двери постучится белый, я отправлю его назад; если придет их сто, я их прогоню; если придет целая армия, я буду воевать с ней до тех пор, пока не одержу победы. Я никого не допущу искать сияющих камней; если за ними придет целое войско, я пошлю отряд своих воинов и повелю им засыпать великий колодезь, разбить вдребезги белые колонны в пещерах и наполнить их сверху донизу скалами так, чтобы никто не мог даже приблизиться к той двери, про которую вы мне рассказывали. Только вам троим всегда открыт сюда путь, ибо вы мне дороже всего, что живет и дышит на земле. Вы отправитесь в путь. Инфадус, мой мудрый советник, сам вас проводит с целым отрядом воинов. Я узнал, что существует еще и другой путь через горы, который он вам покажет. Прощайте, братья, доблестные белые люди! Я не увижу вас больше, потому что того не перенесет мое сердце. Я издам указ по всему моему королевству, чтобы ваши имена почитались, как имена усопших королей: кто произнесет имя хоть одного из вас, тот умрет. И так навеки сохранится о вас память по всей стране[12]. Идите теперь, а не то мои очи начнут проливать слезы, как очи женщины. Когда случится вам оглянуться на пройденный путь жизни; когда вы настолько состаритесь, что солнце перестанет вас согревать и вы станете искать тепла у пламени костра, – вспомните, как мы стояли плечом к плечу в той великой битве, которую ты предначертал своими мудрыми словами, Макумацан, – тогда вспомни, Богван, как ты шел во главе того крыла, что обошло войско Твалы; вспомни, Инкубу, как ты стоял среди Белых и воины падали под ударами твоего топора, как спелые колосья под серпом.

Вспомни, как ты сокрушил мощь дикого буйвола (Твалы) и поверг во прах его гордыню! Прощайте навсегда, мои друзья, мои братья!

Он встал, пристально посмотрел на нас несколько секунд и поспешно закрыл лицо краем своей леопардовой мантии.

Мы молча его оставили.

На другой день на заре мы покинули столицу в сопровождении своего старого друга Инфадуса, глубоко огорченного разлукой с нами, и отряда «Буйволов».

Несмотря на ранний час, вдоль всей главной улицы стояли несметные толпы народа, встречавшего нас с королевскими почестями, пока мы проходили мимо во главе отряда. Женщины громко благословляли нас за то, что мы освободили страну от Твалы, и усыпали нам путь цветами. Все это было очень трогательно и совершенно необычайно для туземцев; от них ничего такого не ожидаешь. По дороге с нами приключился один весьма забавный анекдот.

Когда мы подходили к городу, к нам подбежала хорошенькая молодая девушка с прелестными лилиями в руках и подала их Гуду. (Почему-то всем туземцам нравился Гуд; может быть, его монокль и единственная уцелевшая бакенбарда придавали ему особенное значение в их глазах.) Девушка сказала, что она пришла просить у него великой милости.

– Говори! – сказал Гуд.

– Пусть господин покажет рабыне своей свои прекрасные белые ноги, чтобы она помнила их до конца дней и поведала о них детям своим. Рабыня господина моего шла четыре дня, чтобы увидеть их, потому что молва о них распространилась по всей стране.

– Вот еще выдумала! – возмутился Гуд.

– По́лно, голубчик, – увещевал его сэр Генри, – разве можно отказывать, когда просит дама!

– Ни за что! – упирался Гуд. – Это прямо неприлично.

Однако он в конце концов согласился засучить штаны до колен, при громких криках восторга всех бывших тут женщин; больше всех радовалась девушка.

В этом виде Гуд прошел через весь город. Вряд ли ноги Гуда будут когда-нибудь возбуждать подобный восторг. Его исчезающие зубы и «прозрачные глаза» под конец надоели туземцам, но его ноги – никогда.