Корабельная слободка

Стеценко повел его в конец обгоревшего сада, где на деревьях еще висели спекшиеся яблоки. Там под каменной оградой лежали овцы — целая отара — и равнодушно пережевывали жвачку. Подле овец сидел на пеньке высокий татарин, худой и гибкий, как еловый хлыст. Он сидел и раскачивался то взад-вперед, то из стороны в сторону. Из-за ограды вздымались казачьи пики со вздетыми на них лоскутами кумача.

— Присядем здесь, — сказал Меншиков и показал Стеценке на груду обвалившегося с полуразрушенной ограды кирпича. — Можно не стесняться: чабан ни слова по-русски не понимает.

Татарин мгновенно перестал раскачиваться.

— Ваша све… — встрепенулся Стеценко.

Но Меншиков не дал ему дальше молвить слова. Он наступил ему на ногу и крикнул чабану:

— Эй, джигит! По-русски понимаешь?

Татарин скрипнул зубами и качнул отрицательно головой. Потом стал быстро-быстро что-то говорить по-татарски.

— Ну, джигит, разговор у нас не получится, — сказал Меншиков. — Видите? Значит, можно не стесняться. Так вот… Взять Севастополь? Нет, шалишь! Французы, англичане, турки — все они высадились в Крыму, не зная, что такое Севастополь. На наше счастье, они уже накапливаются… да, накапливаются… только близ Северной стороны. А ведь именно Северная сторона укреплена у нас отлично. И об эту Северную сторону они как раз и обломают себе когти.

Лейтенант Стеценко ушам своим не верил. Кому же в Севастополе неизвестно, что как раз Северная сторона не имеет правильной оборонительной линии! Но Меншиков продолжал говорить, и все у него выходило навыворот.

— Да, обломают себе когти, — повторил Меншиков, — и будут сброшены в море. И вместе с ними побежит это предательское племя — татары… мда, джигиты эти…

Татарин не шелохнулся на своем пеньке. Он сидел с закрытыми глазами неподвижно, точно каменный.

— Другое дело, — продолжал Меншиков, — Южная сторона в Севастополе. Там нет ничего, ни одной батареи, никакой, обороны…

Стеценко заерзал на месте.

«Боже мой, к чему это? — стал он спрашивать самого себя. — К чему он наворачивает такое? Да еще при этом татарине! Ведь я же предупреждал, что чабан отлично понимает по-русски и что он даже в Москву ходил с табунами. Впрочем, от этого татарина какой может быть вред, если жить ему осталось каких-нибудь два часа! Скоро светать начнет».

А Меншиков тем временем продолжал наворачивать; и лейтенанту Стеценке начинало казаться; что все это происходит не наяву, что дурной сон ему снится в темную ночь, в глухой степи, откуда наплывает все время пряный запах дикого укропа.

— С юга взять Севастополь — просто пустяки, ничего не стоит, — продолжал Меншиков скрипеть так громко, что татарин не мог его не слышать. — Там бы управились даже одни турки. И прощай тогда наш Севастополь! И полетели бы у нас тогда головы с плеч!

«Но ведь с юга, — недоумевал Стеценко, — именно по всей Южной стороне кипела в последние дни огромная, могучая работа. Разве князь не побывал на Южной стороне? Разве он не видел всего, что делалось там? Не видел Нахимова, гонявшего верхом на лошади по Корабельной слободке? Не встречал его ни разу на бастионах, покрытого пылью, облепленного грязью, вместе с Корниловым, вместе с Истоминым?»

Похоже было, что князь действительно ничего этого не видел; а если и видел, то это просто-напросто вылетело у него из его старой, головы.

Но Меншиков поднялся с места. Вслед за ним тотчас встал и Стеценко.

— Пойти соснуть? — сказал Меншиков, зевая в кулак. — Нас разбудят, когда этих джигитов вешать станут.

И, спотыкаясь на грядках, уже зараставших бурьяном, он пошел по саду.

Стеценко успел бросить взгляд на чабана. Тот сидел по-прежнему на пеньке и не двигался. Когда Стеценко проходил мимо него, ни один мускул на лице у чабана не дрогнул.

В углу сада Меншиков схватил своего ординарца за плащ и потянул к себе.

— Теперь поняли? — зашипел он над ухом у Стеценки. — А если не поняли, то сейчас поймете. Кто тут у них старший, у казаков? Позовите урядника.

Посреди двора, у колодца, спал на разостланной бурке бородатый казак. Это был тот самый казачий урядник, с которым Стеценко ездил две недели назад под Евпаторию.

— Ильюшин! — окликнул его Стеценко.

— Я! — вскинулся с бурки урядник.

— Надень фуражку и ступай за мной. И молчи.

— Слушаюсь, ваше благородие.

— Молчать, Ильюшин! Пошли.

В углу сада, где остро пахло прелым листом и сырой землей, их поджидал Меншиков. Несмотря на плащ и капюшон, урядник сразу узнал командующего.

— Какого полка? — справился Меншиков.

— Пятьдесят седьмого Донского, ваша светлость! — гаркнул урядник.

— Не кричи, — поморщился Меншиков. — Тихо. Какой станицы?

— Станица наша Знаменская, ваша светлость! — обрадованно ответил урядник, должно быть вспомнив и Дон и домишко свой беленький, очеретом крытый…

Но Меншиков сразу оборвал его воспоминания.

— Фамилия? — сказал он резко.

— Ильюшин, ваша светлость.