Корабль-греза

Татьяне я могу доверять, Петеру и подавно. Если они от этого не испытывают чувства неловкости, значит, не должен испытывать и я. А когда я бываю один, ко мне иногда даже заглядывает доктор Самир. Просто чтобы поговорить. Это очень приятно, когда он говорит. Да я и не знаю так много историй, как он. Теперь я впервые слушаю «Тысячу и одну ночь». Само собой, такое название я и раньше знал. Я только всегда думал, что это книга сказок для детей.

Но главное, доктор Самир рассказывает мне о своем Судане и как он из-за Аллаха попал в тюрьму. Что ему очень повезло, он смог выйти на волю. Тогда-то он и уехал в Южную Африку, поскольку апартеида там больше нет. Чтобы наконец получить возможность работать в больнице. И что джихад — это борьба, которая должна вестись внутри тебя самого. Муджа хадат аннафс (68), сказал он, и я это запомнил. За это его, вообще-то, и бросили в тюрьму. Но я не хочу подступать к вам слишком близко с тем, во что я верю. В доме Аллаха, сказал он, столько обителей, сколько звезд на небе. В одной из них, это он мне обещает, найдется место и для меня.

Потом он начал напевать мне песню, которая представляла собой странную смесь госпелов [158] и, вероятно, суданской или, как я думаю, арабской песенной традиции. При этом он хлопал в ладоши, точнее, отбивал такт своими длинными пальцами. Даже скорее лишь кончиками пальцев. Это Абдулла Ибрагим [159], сказал он и перестал хлопать. Потом пояснил: Namhanje (69). У меня есть MP3-плеер [160], я принесу его вам. Тогда вы сможете это слушать, если с роялем больше не получится. Поверьте мне. Нет, он сказал: Положитесь на меня. Это будет хорошая компенсация.

Но я уже не слушал по-настоящему.

Потому что мне вспомнились мои сигары. Что одну я еще хотел выкурить, а две другие упаковать. Только во что? И тут на ум мне пришел носовой платок эльфийки. Он подойдет лучше, чем что-либо еще, подумал я. И среди прочего потому, что для мистера Коди это будет маленькая, подумал я, сатисфакция за то дерзкое порицание, которое ему пришлось претерпеть от своей графини. Это был бы для него тихий триумф, если бы, к примеру, Петер передал ему мое скромное наследство именно в ее носовом платке. Так что он смог бы почувствовать, что у него все-таки был друг-мужчина.

Эта мысль настолько меня воодушевила, что я уже не хотел лежать, а хотел немедленно снова попасть на палубу юта. Почему я и позвонил Татьяне, которая поначалу вообще ничего не поняла. Хотя я пытался мысленно внушать ей это со всей силой, которой располагал. В конце концов понять меня удалось Петеру. Смотри, Татьяна, сказал он, этот человек полностью проснулся. На что она ответила, что он не должен себя обманывать. И теперь уже она повторила, что там внутри больше вообще ничего нет.

Само собой, я нашел это оскорбительным. С другой стороны, она всего лишь простая женщина. С маджонгом, к примеру, она бы и не знала, что делать. Ну если, сказала она, тебе от этого будет лучше на душе. Ты уже почти как наш негритянский доктор. Тут она тоже не имела в виду ничего плохого. Она даже помогла Петеру усадить меня в кресло-каталку. Можно подумать, нам больше нечего делать! — все же вздохнула она. Так что Петер не просто получит воробьиную игру, но его взгляды и жесты показывают мне, что она давно ему по праву принадлежит. Он ведь неустанно делает всё, чтобы ее заслужить.

Само собой, мне предстояло трудное дело. Было бы совершенно невозможно в качестве первого, что я скажу после месяцев молчания, выбрать именно фразу «Мне бы хотелось получить ваш носовой платок». Это шокировало бы всех моих друзей, но также и меня самого. Такого рода предложение, опять-таки первое, должно соответствовать внутреннему перелому, выражением которого оно и является. Оно не вправе быть настолько банальным. Ведь речь идет, как-никак, об открытии Храма. И о том звуке, который я услышал. Речь идет о Stotantomale и в конечном счете, поскольку все обратилось к лучшему, о Stotantobene (70).