Корабль-греза

А к Грегору Ланмайстеру, каким я представлял его себе и продолжаю представлять, ближе всего наш «клошар», который действительно никогда не покидает корабль, даже ради одного-единственного похода на берег, а всегда сидит в одном из своих уголков и решает кроссворды: [фотография клошара].

Их бы Ланмайстер, само собой, не захотел решать, он — думает только и думает. Мы даже не можем сказать, присутствуют ли в этих думах воспоминания. И он, уж точно, не получает ежевечерне бутылку вина, для которой кто-то из пассажиров уже связал одежку, которую натягивают на нее как презерватив, на «Леди Астор», как эту ежевечернюю бутылку уже успели назвать.

24 апреля, на пути к Святой Елене (In den Atlantik SOWIE Die Hierarchien).

Хербст встречает еще одного важного для будущего романа персонажа (см. с. 203–206):

…здесь попадаются типы, чьи судьбы выходят за рамки банальности, или такая судьба обрушивается на них совершенно внезапно, как это произошло с человеком, назову его здесь Уилл, чья жена умерла в прошлом декабре, «после сорока пяти лет супружеской жизни»; он плакал, когда рассказывал это, вовнутрь себя. Вокруг нас — море и неизменный равномерный рокот машин. «Теперь я ищу в себе того молодого человека, которым был когда-то». Я никогда ее больше не забуду — эту фразу, со всей ее тяжкой непритязательностью. Для Уилла это путешествие — прощальное. Возможно, он и есть тот, кто ближе всех к Ланмайстеру, хотя это совершенно другой тип, если судить по видимости: ему даже в малейшей мере несвойственна дистанцированность, к которой Ланмайстер давно привык; наоборот, это наиприятнейший человек во всем, что касается общения, разговоров и маленьких радостей.

И далее следует целый каскад важных новых мыслей о романе:

А Ланмайстер, чего хочет здесь он, спрашиваю я себя еще раз. Он ищет ясности, приближается к ней, и это — нечто противоположное регрессу. Утопия и реальность не переносят друг друга; между ними, как строго охраняемая нормами граница, пролегает потребность в банальности. Еще и поэтому моя идея — писать текст романа непосредственно на борту — оказалась иллюзорной; даже и при других обстоятельствах она не была бы осуществима. Более того, корабль Ланмайстера должен стать настоящим кораблем-грезой. Я здесь могу только отфильтровывать из того, что мне встречается, то, что понадобится потом, могу это даже очищать, как промывают золото из ручьев, — но ничего больше. Правда, остается достаточно, самые важные для меня характеры уже собраны. А радиопьеса будет чем-то другим, будет рассказывать о реальном корабле — так, как это и задумывалось. <…>

Слушает ли Ланмайстер музыку? Скорее нет. И для телесных опьянений он тоже больше не приспособлен. Он состоит, с головы до пят, из прощания, он и есть Прощание, как персона. Смерть очень часто изображали как персону, во все века и во всех культурах; Ланмайстер же — это переход к смерти, тот, кто остановил себя и сам стал символом. Так я себе его мыслю. Собственно, он должен был бы упразднить в себе и половые признаки, но я не знаю, удастся ли мне показать такое; между тем я, когда планировал это путешествие, намеревался смотреть только глазами Ланмайстера, слушать его ушами, обонять его носом, но в действительности во всё вторгается воля, а она — сексуальная и в моем случае определенно мужская. <…>

Способен ли на такое Ланмайстер? Переходит ли внутри его зримое в незримое, и если да, то знает ли он об этом?

Есть такие вопросы, на которые вам и мне сможет ответить только и исключительно сам роман. <…>

Корабль одалживает роману не что иное, как собственную форму. Я ни в коем случае не вправе забыть, что латунные поручни пассажирских трапов не золотистого, а серебряного цвета. Не вправе забыть о рвотных пакетах, которые, пусть лишь время от времени, бывают прикреплены к этим поручням. И еще — что в ювелирном бутике, изуродованном банальностью китча под брендом Swarovski, изо дня в день сидит красивая, неестественно бледная молодая женщина и ждет покупателей. По большей части она бывает одна, совсем одна. Я не знаю, удалось ли ей за время этого путешествия хоть один-единственный раз увидеть дневной свет. <…>

Время становится пространством. Мы сейчас движемся — сегодня опять часы перевели на час назад, — опережая вас на сто двадцать минут. Когда я пытаюсь сконцентрироваться на времени, я замечаю, в какой большой степени оно от меня ускользнуло; его членение — норма его членения — кажется произвольным. Как если бы само оно было иллюзией, и только. <…>

Любой корабль — это автаркическая на протяжении многих дней, даже недель, система. Он движется по волнующейся гигантской поверхности, под которой скрывается другой мир.

24 апреля, остров Святой Елены (Where the hell is S. Helena? Der Fünfundzwanzigste Tag).

Здесь Хербст впервые видит фейных морских ласточек: