Корабль-греза

Мандала воплощает весь Универсум… Кажется, что-то подобное имел в виду Хербст, когда писал в уже цитировавшейся дневниковой записи (см. с. 477): «Я говорю сейчас о модернизме или, если угодно, после-постмодернизме, вновь сфокусировавшем классико-романтические притязания на всеохватность...»

Мне вспоминается в этой связи запись из «Борнхольмского дневника» Ханса Хенни Янна, датированная 25 декабря 1934 года. Янн рассказывает там, как он готовился к Йолю, празднику зимнего солнцестояния (Янн, Река без берегов I, с. 468; курсив мой. — Т. А.):

...На видном месте я соорудил крест из овса (Haferkreuz), [символизирующий] четыре стороны света, четыре понятия: верхний мир (Oberwelt), нижний мир (Unterwelt), рациональное, иррациональное. Позитивное и негативное, нашу жизнь и наши сны по ту сторону всего сущего.

Вспоминается потому, что и романы Янна построены по такой же схеме (как, думаю я, и бессчетное количество других романов модернизма и повлиявших на него литературных направлений). Просто Янн здесь очень кратко и наглядно описал саму эту схему.

Но вернемся к роману Хербста. В нем заложены еще и другие уровни медитации.

Грегор Ланмайстер мысленно созерцает свою жизнь. Но он, как мы узнаём на последней странице романа, ничего в своих тетрадях не записывает, кроме географических координат. Собственно, мы узнаём об этом и раньше:

Участвовал ли я в таком действе уже два раза или даже три?

Я не помню; так что мне надо бы начать записывать и даты тоже, а не только координаты; может — еще и точное время. Чтобы сохранять возможность общего обзора.

Что доктор Самир так улыбался — было, между прочим, огромнейшим утешением.

С медицинской точки зрения, сказал он, он мог бы говорить. Но, как я полагаю, он этого не хочет. Я действительно думаю, что это его решение. Причину которого мы едва ли узнаем. Разве только — если он откажется от него. Кто-нибудь из вас знает, чтó он записывает в своей тетради?

Координаты, сказал Патрик. Думаю, он постоянно записывает наши координаты.

Я вырвал из своей тетради одну страницу. Но мне тяжело что-то в нее вписывать. Это странно, потому что я уже месяцами заполняю одну тетрадь за другой. Как это может быть? Дело тут не в карандаше. Но разве не возникали у меня проблемы еще тогда, когда я выцарапывал даты на двери своей каюты?

Откуда тогда мы знаем о мыслях Ланмайстера?

Эти мысли — другого объяснения нет — реконструирует и пересказывает нам Человек-в-костюме, Альбан Николай Хербст. Мы видели: дело вовсе не обстояло так, что Хербст придумал в общих чертах сюжет романа и потом логически его разрабатывал. Скорее он, во время второго круиза, был внимательным наблюдателем, отдавался новым впечатлениям, размышлял, и эти впечатления и размышления мало-помалу уводили его в какую-то другую, по сравнению с первоначальным замыслом, сторону. Попутно он находил прототипов для многих своих персонажей — но не для Грегора Ланмайстера. Он вглядывался в смутно привидевшийся ему образ умирающего человека, который по возрасту мог быть его отцом.

В романе имеется ключевое для понимания этого процесса место. Говорит Ланмайстер, вглядывающийся, со своей стороны, в Человека-в-костюме (с. 79; курсив мой. — Т. Б.):

И еще вот что внезапно стало ясно: этот человек уже несколько недель наблюдает за мной. Правда, он делал и делает это незаметно — с холодной, можно сказать, заинтересованностью. Но это только притворство, чтобы отвлечь внимание от себя. Ведь и он тоже не подходит для ласточки.

Правда, может быть и так, что сам он еще не знает об этом, а только смутно догадывается, как кто-то предчувствует изменение погоды.

То есть Человек-в-костюме вглядывается в Ланмайстера как в зеркало, возможно предчувствуя, что такой может быть и его будущая судьба.

Это едва ли не самый интересный для меня аспект романа. Потому что при ближайшем рассмотрении оказывается, что Хербст наделил Ланмайстера некоторыми чертами, соотносящимися с собственной его биографией.

Альбан Николай Хербст — литературный псевдоним Александра Михаэля ф. Риббентропа, то есть человека из той же дворянской семьи, к которой принадлежал Иоахим фон Риббентроп (на самом деле купивший за пожизненную ренту, уже в зрелом возрасте, право принадлежать к этой семье), министр иностранных дел нацистской Германии, казненный по приговору Нюрнбергского трибунала в 1946 году. Это обстоятельство сделало и отца Хербста, и его самого изгоями в послевоенной Германии. Отец, не выдержав такой ситуации, бросил жену и двух сыновей и переселился на остров Майорка. Главный герой автобиографического романа Хербста «Моря», художник Юлиан Калькройт, взявший себе псевдоним Фихте, рассказывает о своем детстве так (Herbst, Meere, S. 35–40; курсив мой. — Т. Б.):

«Тебя тоже когда-нибудь повесят, как твоего деда, Калькройт».