Корабль-греза

Уже поэтому меня не может растрогать мой визитер, который все еще держит мою сухую узловатую руку. Из-за чего он не видит колеблющиеся плавники мант, хотя те плавают так близко к лееру. Они — как гигантские чайки, которым удобнее ловить рыбу во вспоротом носом судна море. Ведь бывает так, что чайки кричат не только за кормой, над фарватером. Иногда они зависают в воздухе сбоку, на некоторое время, — хотя, конечно, такого не случается столь бесконечно далеко от любой земли. А если даже и случается, то исключительно редко. Как сегодня после полудня опять было с голубями — измученными, подобно недавнему воробью, — которые сделали у нас на палубе вынужденную посадку.

Голуби. Настоящие голуби.

Я вообще не знаю, что сталось с тем воробьем. Надеюсь, тут не забыли, что его надо выпустить самое позднее возле острова Вознесения. Где впервые зашел разговор о мантах, но о них, само собой, — в море.

Я услышал этот разговор случайно. Подслушивать — не в моих правилах. Но Человек-в-костюме говорил настолько экзальтированно, что избежать этого не получилось бы. Разве только — если бы я ушел. Но я так хорошо сидел с мистером Гилберном; и сеньора Гайлинт тоже была там, которую он по-прежнему почтительно величает Леди Порту. Прежде чем поцеловать ей руку.

Из-за нее я особенно рад, что не говорю. Я ясно чувствую, что в противном случае она бы так и не перестала снова и снова принуждать меня рассказывать о моей новой встрече с мсье Байуном. Как он выглядел? Был ли он печальным? Получает ли он достаточно еды?

Что, конечно, было бы слишком абсурдно, чтобы давать на это ответ. Само собой, в госпитальной постели я лишь вообразил его себе. Можно ли говорить в таких случаях о вынужденных фантазиях?

Правда, на корабле-грезе еда вездесуща; и она, особенно во время долгих дней на море, — единственная богатая контрастами тема для разговоров. Одновременно она задает ритм, позволяет дням надежно начаться, упорядочивает их и потом снова надежно завершает. Только поэтому сеньора Гайлинт спросила, получает ли мсье Байун достаточно еды.

В своей тоске по нему она, очевидно, утратила Сознание. Так что ее сердце попадает впросак из-за стремления к надежности. Ведь как раз она забывает про смерть. Хотя то, что смерть придет, — самое надежное, что мы вообще знаем. Мы, правда, не знаем точного срока ее прихода, но зато точно знаем последовательность трапез. Даже и ночью, в пол-одиннадцатого, на борту предлагают маленький перекус. Иногда это «весенние пирожки», иногда мясные тефтели или опять-таки китайские пельмени. Бывают и рыбные палочки, но они, поскольку их жарят заранее, уже не хрустящие.

Тем не менее почти каждый берет их. Чтобы не замечать пустоты во рту. Она могла бы нам напомнить кое о чем. Во всяком случае, сеньора Гайлинт, похоже, предпочитает не понимать, что я лишь вообразил себе мсье Байуна: чтобы заставить себя собраться с силами, на сей раз вполне осмысленно. И что он уже давно мертв.

Так сильно она продолжает его любить.

Я бы не хотел отнимать у нее эту веру. Тогда как мистер Гилберн всякий раз закатывает глаза, когда она на него не смотрит. Кроме того, он один раз быстро раздул щеки и покачал головой, сделав вид, будто у него задрожал подбородок. На самом деле он тихо смеялся. Он просто не может игнорировать комическое. Чтобы не рассмеяться громко, а проглотить свое бульканье, он с преувеличенной деликатностью прихлебывает по глоточку джин-тоник.

Может, дело обстоит наоборот, и он притягивает к себе комическое. Так что сеньоре Гайлинт ничего другого не остается, кроме как опять задавать вопрос о мсье Байуне. Потому что комическое нуждается в ком-то, чтобы через него проявить себя. Хотя очень может быть, что сила его не в том, чтобы быть чересчур разборчивым. Вероятно, оно может проявиться в каждом.

Поэтому теперь я был даже благодарен за хвастливые враки, как я сразу подумал, Человека-в-костюме. Он рассказал, немного истерично, что в гавани острова Вознесения его ждут. У него, дескать, есть сертификат спортивного дайвера, начального уровня [76]. И что нигде больше в мире нет такого богатства подводной флоры и фауны, как здесь. Чтобы увидеть это, даже не нужно глубоко погружаться. На Средиземном море он привык к совершенно другим глубинам. Тридцать метров, сказал он, — нет, пятьдесят!

Правда, такого рода зазнайство было просто невыносимо; но, с другой стороны, он потом заговорил о мантах. Так что я сегодня утром, когда раздвинул занавески на своем окне, впервые увидел их над волнами. Прежде я знал мант только по телепередачам и еще, редко, видел в кино. Я имею в виду их парящий, с нестабильными краями, способ передвижения.