Корабль-греза

По крайней мере, у меня нет никаких сомнений насчет Мёзера, где я родился. И то хорошо. Чтобы быть совсем уж уверенным, мне достаточно заглянуть в свой заграничный паспорт. Ведь я и в самом деле вчера ночью достал три сигары и одну из них вынул из футляра. Прежде чем отправился еще раз в обход корабля, но теперь — чтобы устоять перед Кобылой. Я немножко покатал сигару между большим и указательным пальцем, поднеся ее к самому уху, чтобы почувствовать и услышать, не слишком ли она сухая. Потом я обнюхал ее, по всей длине, прежде чем действительно срезал кончик. Но я положил ее обратно в футляр. Ведь было, да и сейчас еще это так, слишком рано. Сегодня звездная лошадь не шарахалась в страхе, а спокойно паслась, даже не поднимая головы, на своем бесконечном выгоне.

У сеньоры Гайлинт, помимо ее огромного тела, прежде всего бросается в глаза гигантская соломенная шляпа. Шляпа над ее огромным телом — так, конечно, следовало бы выразиться. Ведь сеньора не переносит солнца. Хотя, по ее словам, любит его. Поэтому она и спускает с полей вуаль, когда оно светит. Это она делает, как португалка, совершенно автоматически. Такой жест ни в коей мере не кажется аффектированным. Но именно поэтому мистер Гилберн ее так называет. Леди Порту, имею я в виду. Несмотря на ее красные волосы.

Тогда как ты, само собой, любишь свой рояль. Вот только твоя подруга вчера вечером сказала, что она причиняет своей скрипке боль, если по три раза на дню никто не приходит вас послушать. И еще — как она скучает по Молдове, по Транснистрии, сказала она, тут язык сломаешь, но зато это прямо по соседству с тобой. Поэтому вы сразу хорошо поняли друг друга. Хотя она — скорее такой сочный тип, какой была жена Толстого тогда на Фогу. Но она не столь дюжая. Тем не менее у нее крепкие кости. Твои же могут быстро сломаться, но это — чтобы они были достаточно легкими для эфира. Феи и ласточки не должны быть тяжелыми. Иначе они упадут вниз и останутся там лежать.

Но сегодня она выглядит странно иссохшей. Я имею в виду жену Толстого.

Тогда как сеньора Гайлинт по-прежнему импозантна. Хотя ей определенно лет пятьдесят пять. Едва ли намного больше. Тем не менее я не могу представить ее рядом с хрупким мсье Байуном. Впрочем, ее любовь нигде не заметна так отчетливо, как по этой шляпе. К примеру, когда ей приходится ее придерживать, потому что возле леера сильно дует.

Для португалки это, конечно, проявление своенравия — что в ней чувствуется что-то настолько английское или кельтское. Вся Атлантика превращается в Дуврский пролив, если смотреть ее глазами и иметь вокруг шеи рюши, как у нее. Ее волосы точно такого цвета, как ногти у госпожи Зайферт, которые и не четверговые, и не пятничные. Для них вообще никакой день не подберешь.

Так ведь бывает, что для какого-то описания недостаточно цветов дней недели, а нужны еще, к примеру, и звуки. Только вот я в музыке ничего толком не понимаю и потому, хоть я и думаю, что такое бывает, не могу сказать, были ли, к примеру, гигантские уши, которые я видел у одного пассажира, минорными или мажорными.

Писал ли я тебе об этих ушах?

Ты, конечно, должна это знать — как обстоит дело со звуками. Поскольку и ты когда-нибудь обретешь Сознание. Только, пожалуйста, не сейчас! Это было бы слишком рано, как у Патрика. А лишь тогда, когда ты действительно будешь старой. Тогда, как я представляю себе, твое Сознание внезапно окрасится, и ты взглянешь на свою дочь, которая вдруг снова станет маленькой девочкой, трех или четырех лет. И твой сын, теперь снова шестилетний мальчик, усядется рядом с ней. А твоего мужа, вероятно, уже не будет. Какие красивые зубы у него были! Так что ты вспомнишь его светлые глаза, его русые волосы и внезапно — опять эту прядь, упавшую на ухо, которую ты погладила, отводя в сторону. Теперь ты отводишь ее в сторону еще раз, внутри себя, потому что вспомнила о вчерашнем вечере.

Может, в то время, как под навесом твой медленный взгляд обводит весь круг курильщиков, ты даже узнаёшь меня. Само собой, я тебя не интересую, или разве что вскользь. Но ты находишь меня приятным пожилым господином, который хоть и не говорит, но представляется тебе малость чудаковатым. Поэтому все и стараются сделать ему что-то приятное, помогают сесть и подняться.

Притом что он, само собой, очень точно всё слышит. К примеру, как твое Сознание сейчас окрашивается в ми-мажор. Ведь мы, видя тебя, думаем о свете или о луге. Описать его как зеленый, и только, — значит не сказать ничего. А вот любовь сеньоры Гайлинт — совершенно определенно мажорная. Особенно на ее шляпе.

Кельтянка и бербер. Они, еще когда жили в Танжере, наверняка были восхитительной парой. Определенно там он ей и подарил эту соломенную шляпу. Поскольку солнце Марокко было слишком ярким для ее бледной кожи. Он охотно ее защищал, а она, исключительно из любви к нему, оставляла ему иллюзию, что он ее защищает. Теперь же она тоскует по нему и была бы благодарна, если бы я рассказывал ей сказки.