Корабль-греза

Я мог бы заверить его, что больше не буду ударять только по одной клавише. Чтобы она, к примеру, не вышла из строя, так что твои пальцы больше не смогли бы ее правильно чувствовать. Из-за чего ты постоянно ошибалась бы. Я не хочу, мог бы я сказать, чтобы у Ласточки из-за меня возникли проблемы. С сегодняшнего дня я буду пробовать даже все клавиши, все клавиши в равной мере. Позволите ли вы мне тогда? Кроме того, я мог бы добавить, что если все-таки что-то случится, Свен всё оплатит. Ведь с тех пор, как я нахожусь на корабле-грезе, моими счетами наверняка распоряжается он. Может, даже Петру удастся склонить к тому, чтобы она внесла какую-то долю. За это я отблагодарю ее в своем завещании. Если это поможет вам, доктор Бьернсон, я сделаю это прямо сейчас, у вас на глазах. Вы только дайте мне листок бумаги.

Речь ведь идет всего лишь об одном рояле и — чтобы пароходство не потерпело убытков. А тогда я мог бы играть и днем, по крайней мере до второй половины дня, когда начинаются концерты. Хотя потом, это мне только что пришло в голову, все равно всегда требуется настройщик, который все опять хорошо — правильное ли слово я вспомнил? — «темперирует»? Откуда я взял это выражение: «хорошо темперированный»? [116] Звучит комично, так можно сказать о кондиционере. Но ведь рояль не шумит — или все же? И я этого просто не слышу?

Как когда, слушая старые пластинки, привыкаешь к потрескиванию и в конце концов уже не слышишь его. Как сквозь окна Храма, так же музыка проникает и сквозь треск.

Так же проник в меня и тот звук, пока Татьяна приводила меня в порядок и усаживала в кресло-каталку. Прежде чем она позвала Патрика, чтобы он доставил меня к завтраку. Тут-то мой взгляд и упал на стоящий в каюте шкаф. Ну конечно! Там внизу они и лежат! Так что мне даже не пришлось открывать дверцы, чтобы снова всё знать. Как когда ты видишь свет. Сознание было слишком ясным, чтобы я нуждался в каких-то проверках. А главное, я понял: все дело именно в том, чтобы утратить сомнения. Чтобы обрести доверие. К особого рода достоверности, которая представляет собой столь же совершенную Самость, что и доктор Самир. Что он называет ее Аллахом — несущественно. Ее можно называть также Иеговой или Богоматерью. Или, попросту, — Морем.

Можно называть ее даже Ласточкой. Чтобы, к примеру, увидеть ее в хлебе, в единственном ломте хлеба, лежащем на тарелке.

Ведь даже если бы их у меня отняли, мои тетради, это не имело бы никакого значения. Для них самих это без разницы. Они не будут осквернены, даже если их прочитает какой-нибудь невежда. Вторично получилось так, как с моим молчанием. Что я хотел иметь этот Храм только для себя, все еще не решался ни с кем поделиться. Ни его красочным великолепием, ни высотой сводов.

Поэтому не было случайностью, что сеньора Гайлинт уселась рядом со мной.

Патрик как раз снова выкатил меня на палубу юта.

Вы позволите? — спросила она и заняла место у столика для курильщиков. И как если бы мы с ней еще раньше говорили об этом, сказала: я, между прочим, замолвила за вас словечко в дирекции. Вы уже поняли: по поводу рояля. При этом она, наклонившись вперед и рассматривая мои зрачки, положила пальцы правой руки на мое правое запястье. Что кто-то такое сделал, на сей раз меня не встревожило — или только чуть-чуть. Это, само собой, отчасти объяснялось и тем, что ветер почти затих. Из-за чего наше маленькое сообщество обрело что-то от раннелетнего вечера. Хотя это и происходило сразу после завтрака. Но, по сути, мы сидели в вечереющем саду под цветущими вишневыми деревьями.

Как удивительно! — подумал я и невольно вспомнил о серебряных барышнях. Сад, который тянется над морем. Каждый предмет обрел некоторую прозрачность. К примеру, чашки и светлые салфетки и особенно женские одеяния. Которые не только подчеркивали телесные формы, но и обволакивали их, а также и прежде всего — каждое лицо. Даже лицо моего друга, клошара, мерцало, будто осыпанное перьевой пылью [117]. Gygis alba (27), подумал я, Gygis alba. В то время как по ту сторону леера, то есть за кормой, простиралась прямо-таки нескончаемая синева, с брызгами четвергового цвета. Безмятежная синева, с небольшой примесью белого. Но белый — именно как брызги. По левому же борту, напротив, вспыхивали пятна ультрамарина.

И, что я могу сказать, сообщила сеньора Гайлинт, вам это разрешили.

Благословен Господь, крикнул Буффало Билл Коди, научающий руки ее битве и персты ее — брани! [118] Он, хотя я заметил это только сейчас, подошел к столику для курильщиков вместе с ней. Значит, его теперь все же пригласили к нам, авантюристам, и приглашение, видимо, он получил от нее. Теперь рассмеявшейся. Боже мой, сказала она, не надо так преувеличивать.