Корабль-греза

За гигантским эстуарием Тежу есть место, где устье реки сужается. Через него и ведет этот мост. А за этим узким проливом река становится гигантским озером [137]. Возле него раскинулся Лиссабон, как возле собственного моря. Выглядит это как внутригородское море или, по крайней мере, как Боденское озеро. Но берега его отовсюду видны. Само собой, это наилучшая естественная морская гавань, какую только можно вообразить. Тут не нужны ни молы, ни дамбы.

Смотрите же!

Но после, как он объяснил, парадной площади города, когда мы приблизились к прекрасным зданиям этой Praça do Comércio [138] (45), он заявил, что теперь должен торопиться. А мне, дескать, следует вернуться в каюту. Потому что сейчас пассажиры, собирающиеся сойти на берег, будут поделены на группы, чтобы они не пытались все сразу протиснуться через одну дверь. Так что группы будут спускаться по трапу одна за другой. Мы увидимся сегодня вечером, сказал Патрик. И исчез.

Вот чего я не понимаю.

Я, впрочем, не остался в одиночестве возле леера, поскольку рядом со мной уже стояла сеньора Гайлинт. Если бы я заговорил, я расспросил бы ее о нем. Я был так раздражен, что ее левая рука на моем правом плече мне не мешала. Где она все еще лежит.

Итак, мы смотрим на тех, кто не относится к нам, ста сорока четырем. Сто сорок четыре. Если Патрику удастся это осуществить. Во что я по-прежнему не могу поверить. В противном случае это значило бы, что он не обладает Сознанием.

Мужчины и женщины все еще осторожно спускались вниз по трапу, который на таких причалах пододвигается вплотную к корпусу судна. Некоторые прихрамывали, прихрамывают. Некоторым приходится помогать, чтобы они добрались до пристани. Между тем сеньора Гайлинт начала что-то насвистывать. Сама этого не замечая. Я люблю Лиссабон, сказала она и коротко рассмеялась. Раньше я пела фаду [139]. Я даже выступала, вон там напротив, и даже очень часто. Поначалу это было vadio (46). Она снова рассмеялась, сказала: я в то время и в самом деле была бродягой. И протянула вперед правую руку. Ее левая рука по-прежнему лежала на моем плече.

Видите? Там, в одном из задних дворов на Calcada André (47). Сегодня это бы назвали эстрадой, но она располагалась под открытым небом. И я имела успех. Еще немного, и я стала бы, сказала она, профессиональным фадишта (48). Я даже в «A Severa» (49) выступала. Но потом —

— однако вместо того, чтобы закончить фразу, она стала что-то насвистывать, снова рассмеялась. Откинув голову назад. Конечно, из-за солнечной шляпы с широкими полями на этот жест она могла только намекнуть. Но ее голос довершил остальное, он был сильным. Ее пламенеющие волосы довершили остальное. Потом она отстраняюще махнула рукой. Сентиментальности, милый друг! Я становлюсь в свои старческие дни немного чудаковатой. — Нет-нет, как было, так было, и всё в порядке.

Не сказала ли она «последние дни»? Почему мы никогда не говорим о таких вещах?

И тут она воскликнула: Смотрите же! Патрик! Там Патрик!

Очевидно, она удивлена не меньше, чем я. Впрочем, я скорее раздражен. К тому же меня наполняет особого рода страх. Как может человек испытывать страх, если ему довелось в свой последний день увидеть Лиссабон? Если вокруг него все так сияет? Перед городом — его собственное море. Голубые мерцающие дома. С ними так происходит, как объяснил Патрик, в основном из-за облицовочной кафельной плитки. На них и я бы, само собой, охотно посмотрел. Без некоторой грусти, когда ты умираешь, не обойтись.

В этот момент к нам подходит доктор Самир и тоже кладет руку, правую, мне на плечо. На мое левое плечо. Так что мы на протяжении пары минут стоим как трое заговорщиков, хотя я-то, само собой, сижу.

Сеньора Гайлинт опять что-то насвистывает и даже напевает какие-то слова, приоткрывает губы. Она тоже тоскует по этому городу.

Но она знает.

Патрик не знает.

Ухарски, прямо-таки ухарски он пересекает парковку и исчезает в здании терминала. Мы видим, как он выходит с другой стороны — наш, если смотреть отсюда, маленький авантюрист. Как он по-прежнему ухарски, просто ухарски проходит мимо бежевого фасада железнодорожного вокзала. Плоская светло-красная крыша блестит к небу.

Патрик переходит едва ли достигающую средней величины площадь и на той стороне ныряет в скопление домишек. Но я не теряю его из виду. А вижу, его глазами, как шагают мои собственные ноги, вышагивают в гору по этим переулкам. По лестницам и ступеням, мимо пестрых деревянных дверей, окошек на уровне моей груди. Украшенные каменной резьбой эркеры и, то и дело, крошечные площади — меньше, чем дворы. Почти на каждой — старая кафешка и перед ней чугунные стулья и стулья деревянные, с шаткими ножками, перед шаткими столиками. Попугайчики кричат из клетки на окне. И так все дальше, все выше по винтообразно закручивающимся переулкам. До самого зáмка.

Сеньора Гайлинт, здесь, вздыхает. Видит ли она то, что вижу я?