Корабль Иштар

— На одной чаше весов — я, — король кивнул, — на другой — все боги и жрецы. Существует только три вещи, в которые я верю. Вино, власть, смерть! А у тех, что на другой чаше, верований — множество раз по три. И поэтому моя чаша перевесит. Если бы на другой стороне был один бог, одна вера, тогда — увы! — они бы перевесили! Да, трое не устоят перед одним. Это парадокс и, тем не менее, правда.

— Повелитель Эмактилы провозглашает правду! — прошептали лучники.

— Лучше иметь в колчане три прямые стрелы, чем двадцать раз по три кривых. А если появится в Эмактиле человек всего лишь с одной стрелой, но она будет прямее, чем мои три, то этот человек скоро займет мое место на троне, — смеясь, сказал король. — Итак, — продолжал он, — поскольку все боги и все жрецы борются друг с другом, мне приходится — мне, королю Эмактилы, кому нечего делить ни с богами, ни со жрецами, — сохранять между ними мир и смотреть, чтобы они не уничтожили друг друга! А поскольку на каждого из их лучников приходится десять моих, и двадцать моих воинов на каждого из воинов этих жрецов, то с этой задачей я справляюсь хорошо. Ха-ха! — король засмеялся. — В этом и заключается власть.

— Наш повелитель наделен властью! — воскликнул китаец.

— А имея власть, я могу напиваться, когда захочу, — усмехнулся король.

— Наш повелитель пьян! — зашептали лучники по всему залу.

— Пьяный или трезвый, я — король Двух Смертей! — сказал правитель Эмактилы и прыснул со смеху.

— Двух Смертей! — прошептали лучники, кивая.

— Тебе — человеку, который знает Малдронаха, — я покажу их, — сказал король.

— Лучники, склоните головы! — крикнул китаец. В то же мгновение головы стрелков, стоящих вдоль стен, упали на грудь.

С фигуры, которая стояла слева от короля, упало покрывало.

Это была женщина. В ее глубоких, устремленных на Кентона глазах светилась нежность матери, застенчивость девушки, страсть верной возлюбленной. Ее обнаженное тело было совершенно. Красота матери, девушки и подруги сливались в нем в один стройный аккорд. От фигуры исходило дыхание всех весен, когда-либо ласкавших землю. Она открывала дверь в заколдованные миры, она олицетворяла собой всю красоту и радость, которую могла дать жизнь. В ней воплотились все услады жизни, ее посулы и восторги, ее прелесть и ее смысл. Глядя на нее, Кентон ясно ощущал, что жизнь — самое дорогое, что есть на свете; она полна чудес; она — совершенство, и человек должен беречь ее!

А смерть — ужасна!

Кентон не почувствовал страсти к этой женщине, но она разожгла в нем бушующую любовь к жизни.

В правой руке она держала какой-то странный инструмент с острыми крюками и рядами зубьев.

— Ей, —- усмехнулся король, — я отдаю только тех, к кому испытываю самые отрицательные чувства. Она убивает их медленно. Глядя на нее, они цепляются за жизнь, яростно, из последних сил цепляются за жизнь. Каждая секунда жизни, которую она отнимает, впиваясь в них этими крючками и зубцами, становится для них вечностью, в которой они борются со смертью. Медленно, очень медленно она вытягивает из них жизнь, а они рыдают, цепляются за нее, упрямо отворачиваясь от лица смерти! А теперь — смотри сюда!

Покрывало упало с другой фигуры, которая стояла справа от короля.

Это был черный скрюченный карлик, уродливый и отвратительный. В его пустых глазах, уставившихся на Кентона, таились все печали, все горести и разочарования жизни, ее бесполезность, ее скука, ее пустой изнурительный труд. Глядя на карлика, Кентон забыл о прекрасной женщине, уверовав, что жизнь ужасна, невыносима.

И что смерть — единственное благо!

В правой руке карлик держал узкий меч с тонким клинком. Острие сверкало, и Кентон ощутил непреодолимое желание кинуться прямо на это острие, умереть на нем!

— А ему, — сказал король, посмеиваясь, — я отдаю тех, кто сделал мне приятное. Смерть для них мгновенна, и вкус ее сладок.

— Эй, ты, — король сделал знак капитану, — я не очень доволен тем, что ты взял в плен этого человека, который знает Малдронаха, будь он даже рабом Кланета. Ты пойдешь к левой смерти!

Побледнев как полотно, капитан шагнул к ступенькам, негнущимися ногами прошел мимо лучников и остановился только перед женщиной. Китаец ударил по мечу. Вошли двое рабов; их головы были низко опущены. Они принесли металлическую решетку. Раздев капитана, они привязали его к решетке. Женщина склонилась над ним, в ее дивном лице светились нежность, любовь, все услады жизни. Это лицо не дрогнуло, когда женщина воткнула ему в грудь свой острый инструмент.

С уст капитана сорвался пронзительный крик, крик боли и отчаяния.

Женщина склонилась над ним, нежная улыбка играла на ее губах, глаза смотрели в глаза.

— Довольно! — хихикнул король. Женщина отняла от груди капитана орудие пыток и накинула на себя покрывало. Отвязав дрожащего капитана, рабы одели его. Не сдерживая рыданий, он побрел прочь и упал на колени рядом с черным жрецом.

— Я недоволен, — весело сказал король, — но ты исполнил свой долг. И поэтому — поживи еще, если хочешь. Я справедлив.

— Наш повелитель справедлив, — эхом отозвался зал.