Корабль отплывает в полночь

В лесу виднелась прогалина средних размеров. Сквозь полуобнаженные черные ветки светило темное небо цвета пепла. Ранний вечер.

У прогалины было два вроде как сужающихся и теряющихся в лесу ответвления с двух сторон. Оттуда задувал холодный ветерок, едва не гасивший свечу – пламя на ней колебалось.

Вдали, хотя и не очень далеко, в ответвлении слева от меня, сгрудились десятка два людей в темных плащах, высоких шляпах с полями и чем-то белым на шее. Я почему-то решила, что это и есть то самое «жлобье из города», о котором говорил Бо миллион лет назад. Хотя и видела их не очень хорошо и не стала приглядываться, но обратила внимание, что один из них то ли снял шляпу, то ли в возбуждении сдвинул ее назад, обнажив широкий светлый лоб. И хотя никакого другого сознательного впечатления об этом лице у меня не сложилось, но оно показалось пугающе знакомым.

В ответвлении справа от меня, а оно было пошире, стояло с десяток лошадей, а при них конюх, и он держал накоротке пару поводьев, но лошади все равно беспокойно закидывали голову и били копытами. Ну и напугала же она меня, должна я вам сказать, эта шеренга конских морд, каждая длиной два фута, с лоснящейся гривой. Лошади заворачивали верхние губы, обнажая широченные, как клавиши рояля, зубы, и каждая имела вид бешеный и зловещий, как жеребец на картине «Кошмар» Фюзели[146], просовывающий голову через портьеру.

В центре деревья подходили ближе к сцене. Перед ними сидела королева Елизавета на стуле, поставленном на расстеленный ковер, – точно так, как я уже видела, только теперь я разглядела, что в жаровнях светятся угли, придавая красноватый оттенок ее бледным щекам, рыжим волосам и серебру на платье и плаще. Она впилась взглядом в Мартина – леди Макбет. Рот королевы был плотно сжат, пальцы переплетены.

Вокруг, очень близко к ней, стояли шестеро в причудливых шляпах, воротниках и ездовых перчатках с широкими раструбами.

Потом за деревьями и высокими голыми кустами как раз за Елизаветой я увидела точно такое же Елизаветино лицо, только оно словно парило в воздухе и улыбалось демонической улыбкой. Глаза были широко раскрыты, зрачки время от времени двигались, поглядывая в разные стороны.

Я почувствовала острую боль в левом запястье и услышала громогласный шепот Сида из уголка его почти невидимого рта:

– Ее привычка.

Я покорно проговорила в ответ:

– Да, привычка. Ей кажется, будто она их моет. Иногда это продолжается целых четверть часа.

Мартин перед этим поставил все еще мерцавшую и оплывавшую свечу на высокий столик, сделав это с такой силой, что тонкие ножки столика, наверное, вонзились в землю. А теперь он тер руки – медленно, непрерывно, мучительно, – пытаясь избавиться от крови Дункана, которая, как узнаёт миссис Макбет в своем сне, все еще на ее руках. И все время, пока он этим занимался, возбуждение сидящей Елизаветы росло, ее зрачки метались туда-сюда, руки не находили покоя.

Мартин дошел до строк: «И рука все еще пахнет кровью. Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха у этой маленькой ручки! О, о, о!»

Он исторгал из себя эти тихие мучительные вздохи, а Елизавета вскочила со стула и сделала шаг вперед. Придворные подскочили к ней, но не дотронулись, а она громко произнесла:

– Это она говорит о крови Марии Стюарт – о ведрах крови, что хлынут из ее перерубленной шеи. Нет, это невыносимо!

Сказав это, она резко повернулась и зашагала к деревьям; пепельного цвета юбка ходила на ней ходуном. Один из придворных поспешил за ней и на ходу что-то прошептал на ухо. Но она, хоть и остановилась на мгновение, в ответ произнесла:

– Нет, Лестер, не останавливай пьесу и за мной не ходи! Нет, я же сказала: оставь меня, Лестер!

И пошла дальше, а он замер, глядя ей вслед.

Потом Сид лягнул меня, и я начала что-то произносить, а Мартин снова взял свечу и, не глядя на нее, словно в наркотическом бреду, произнес:

– В постель, в постель. Слышишь, стучат в ворота.

Елизавета появилась из-за деревьев – шла повесив голову. Отсутствовала она не больше десяти секунд. Лестер бросился навстречу, взволнованно протягивая руку.

Мартин покинул сцену, страдальчески, но негромко завывая:

– Сделанного не воротишь.

В этот момент Елизавета игривым, не лишенным презрения движением отвела руку Лестера и подняла голову. На ее лице была демоническая улыбка. Послышалось конское ржание.

Мы с Сидом на пару закончили сцену – я произносила слова машинально, они бездумно передавались с мозга на язык. И все это время я мысленно отвечала леди Макбет: «Это только ты, сестренка, считаешь, что не воротишь».

VIII

Господь не может допустить, чтобы то, что прошло, больше не возвращалось.

Это еще более невозможно, чем воскрешение мертвых.

Фома Аквинский