Корабль отплывает в полночь

Мы перестали быть Беспечными, говорил я себе. Слишком многих из нас все-таки упекли в психушку, но мы опять выкарабкались. (Понемногу начинало бросаться в глаза, что никто до сих пор не умер.) И я начал тогда (в 1970 году) думать о нас как об обитателях Дома безумия[186] из романа Роберта Грейвза «Смотри, поднимается северный ветер»: жители Нового Крита удалялись туда, отказываясь от ответственности перед обществом и знаков уважения к своему возрасту, чтобы заниматься чистой наукой и сексом ради удовольствия.

Мы (и все мировое сообщество) переживали последствия всех недавних достижений: загрязнение и перенаселение, которым не было видно конца, антибиотики и демократические идеалы. (Единственным зримым успехом последних двадцати лет стали космические полеты – начало исследования других планет.) А мы катились под гору к последнему десятку-другому лет нашей жизни. В этом смысле мы определенно стали Обреченными.

И все же наше настроение было ближе не к отчаянию, а к меланхолии, – по крайней мере, насчет себя я уверен. Люди часто неверно понимают слово «меланхолия» – это не просто грусть. Это скорее характер или мироощущение, что приносит свои радости и печали… Меланхолия в особенности связана с «чувством расстояния».

Знаете гравюру Дюрера «Меланхолия»? Возле ног женщины плотницкие инструменты, чуть в стороне – лестница, странный многоугольный камень, сфера и мельничный жернов, на который уселся задумавшийся купидон. На стене позади нее висят корабельный колокол и песочные часы, рядом начерчен магический квадрат, числа в котором не сходятся. Меланхолия сидит, сложив крылья, держа в одной руке циркуль, уткнув локоть другой руки в колено, подпирая кулаком щеку, и смотрит с юным азартом и одновременно – со зрелой рассудительностью в морскую даль, над которой видны радуга и бородатая комета… или, может быть, «борода» кометы – это просто часть ореола заходящего солнца. Точно так же, мне кажется, мы смотрели на будущее и звезды, в глубины пространства и времени.

Но не это, а другое произведение искусства в каком-то смысле вернуло нам тогда Франсуа Бруссара. Я стоял под огромным сводом собора Божьей Благодати в Ноб-Хилле, где на витражах верхней галереи изображены астронавт Джон Гленн и эйнштейновская формула E = mc². Но я смотрел на один из шести витражей фирмы Уиллета; мрак и сияние, равно величественные, одновременно скрывали и озаряли слова «После мрака свет»[187]. По мостовой прохрустели шаги, я обернулся: он был передо мной, с вопросительной улыбкой на лице. И я понял, что рад его видеть. Волосы Франсуа поседели и были коротко острижены. Сам он выглядел юным и гибким. Он стоял в разноцветном пятне солнечного света, ниспадавшего сквозь витражные окна на каменный пол.

Выяснилось, что Франсуа жил всего лишь в десятке кварталов оттуда, на Русском холме, и с крыши своего дома наблюдал за звездами (как и мы с Хэлом), когда не мешал туман над Фриско. Он по-прежнему зарабатывал на жизнь ответами на вопросы. «Разумеется, теперь есть компьютеры, – сказал он, – но они дорого стоят, я прошу меньше». (Теперь ему требовалось всего десять часов, чтобы получить ответ, как я узнал позже; все в мире убыстряется. Тем временем точка, пробуждавшая в нем странный интерес, сместилась от Гидры к Раку, как он и предполагал.) И он снова поддерживал связь с одной из нас – с Шарлоттой.

А еще он был женат! Но не на Шарлотте, а на ее дочери, которую тоже звали Шарлоттой. Эта новость вызвала у меня странное ощущение, – должен заметить, время играет с нами в странные игры. И не только был женат, но еще имел десятилетнего сына, очаровательного, смышленого мальчугана, который хотел стать астронавтом, и отец поощрял его намерения. «Он завоюет для меня королевство среди звезд, – однажды заявил Франсуа с таинственной усмешкой. – Или найдет мою гробницу».

Каким-то образом все это снова разожгло в нас молодые чувства – младшая Шарлотта и юный Пьер тоже оказались чародеями, – и так оно и осталось. Всего лишь накануне я дописал статью о целой группе молоденьких актрис, появившихся за последние несколько лет в кинематографе, – своего рода поток нимфеток: Линда Блэр, Маккензи Филлипс, Мелани Гриффит, Татум О’Нил, Нелл Поттс, Маире Рэпп, Кэтрин Харрисон, Роберта Уоллак. И я подумал: что, если этот акцент на юность, это чувство неизбежного возрождения, имеет какое-то значение, кроме приближающегося второго детства для некоторых наблюдателей?

Как бы то ни было, в следующие несколько месяцев мы часто виделись – троица Бруссаров и остальные, и Франсуа снова стал нашим лидером и вдохновителем.

Затем он снова исчез вместе с женой и сыном, весьма загадочным образом. Мы так и не выяснили подробностей, за исключением того, что он был связан с антивоенными и, как бы это сказать, преждевременными антиниксоновскими выступлениями. Даже Шарлотта-старшая не знала (или довольно убедительно притворялась), что случилось с Шарлоттой-младшей, Франсуа и их ребенком.