Корабль-призрак

– На хранении у патера Матиаса.

– Известно вам, почему вы здесь находитесь?

– Нет, совершенно неизвестно! – ответила Амина. – Скажите мне, в чем меня обвиняют!

– Вы должны знать, совершили вы что-нибудь преступное или нет. И всего лучше для вас теперь же сознаться во всем, в чем вас упрекает ваша совесть!

– Моя совесть не упрекает меня решительно ни в чем!

– Так, значит, вы ни в чем не хотите сознаться?

– Но мне не в чем сознаваться! Я не сделала ничего такого, что считала бы дурным или в чем раскаивалась бы в душе!

– Вы говорите, что вы восточного происхождения. Но вы христианка по религии?

– Я отвергаю вашу веру!

– Но вы жена католика?

– Да, мой муж ревностный, убежденный католик.

– Кто вас венчал?

– Патер Сейсен, католический священник того местечка, где жил и родился мой муж!

– А вы вступили в лоно католической церкви? Неужели он, этот католический священник, решился сочетать вас браком с добрым христианином без того, что вы приняли святое крещение?

– Надо мной были произведены какие-то обряды, на которые я согласилась ради того, чтобы стать женой человека, которого любила.

– Это, вероятно, было крещение, не правда ли?

– Весьма возможно; мне кажется, что это именно так называлось.

– А теперь вы говорите, что отвергаете христианскую религию!

– Да, после того, как я увидела, как поступают люди, исповедающие эту религию, я отвергаю ее, но в то время, когда я вступала в брак, я была готова принять ее и приобщиться к ней.

– Как велико ваше имущество, находящееся в руках патера Матиаса в настоящее время?

– Несколько сот долларов; ему это известно в точности, спросите у него.

После этого великий инквизитор позвонил в колокольчик, находившийся у него под рукой на столе.

Явились тюремщики и по движению руки великого инквизитора отвели Амину обратно в ее камеру.

«Почему это они так настойчиво расспрашивают о моем имуществе, – подумала Амина, – если оно им нужно, пусть берут. Но в чем состоит их власть? Что они могут сделать со мной? Ну, вероятно, через несколько дней я все это узнаю!» – решила она. Но – увы! – как горько ошиблась молодая женщина, говоря о нескольких днях: могли пройти и месяцы, и годы, прежде чем она узнала бы что-нибудь, если бы через четыре месяца после ее заключения не было назначено великое торжество аутодафе, не праздновавшееся уже почти три года вследствие того, что все еще не было достаточного числа жертв, которых можно было, ради придания особого торжества и внушительности, сжечь во славу католической веры всенародно на площади; для пущего торжества нужно было непременно воздвигнуть несколько костров, и чем больше, тем лучше! Если бы не требовались еще жертвы для костров, бедная Амина не так бы скоро вырвалась из подземных тюрем инквизиции, где несчастные томились не только годами, но иногда даже десятками лет. Тем не менее целый долгий, томительный, нестерпимый месяц мучительной безызвестности прошел раньше, чем Амину снова призвали в залу суда.

Здесь ее снова спросили, готова ли она сознаться в своем преступлении, но Амина, раздраженная долгим заключением, возмущенная несправедливостью своих судей, отвечала резко и гневно:

– Я уже раз сказала, что мне не в чем сознаваться, что я не знаю за собой никаких дурных поступков, а потому делайте со мной, что хотите, но только скорее!

– Быть может, пытка принудит вас сознаться?

– Попробуйте пытать! – надменно воскликнула Амина. – Попробуйте, жестокие люди, и если вы добьетесь от меня хоть единого слова, то после того я дам вам право назвать меня малодушной и трусливой. Я – слабая женщина, да, но я не боюсь вас, я бросаю вам вызов!

Такие слова никогда еще не касались слуха ее судей; они привыкли к униженным, робким мольбам, к смиренному сознанию их святости и всесилия, и вдруг эта хрупкая молодая женщина осмеливалась так говорить с ними! Но по установленному порядку пытка применялась не ранее, чем обвинение было объявлено и на него получено возражение.

– Это мы увидим, – сказал великий инквизитор, – уведите ее!

И Амину опять отвели в камеру.

За это время патер Матиас много раз имел совещания с великим инквизитором относительно Амины. Хотя в пылу своего религиозного гнева и рвения он сам предал Амину в руки инквизиции и добыл требуемое число свидетелей, теперь он горько сожалел об этом и в душе своей страстно желал поправить содеянное им зло.

Он готов был употребить все усилия, чтобы убедить ее сознаться, что она поступила плохо, и склонить ее принять католическую веру, чтобы тем самым спасти ее. С этой целью он добился, вопреки строгим порядкам инквизиции, доступа в ее камеру.

Но тщетно он убеждал ее сознаться в своем «преступлении», Амина была непоколебима.

– Амина Вандердеккен, – говорил патер, – предупреждаю вас, что если вы сознаетесь в ваших преступлениях раньше, чем вам прочтут обвинение, то вы будете спасены; если же вы сознаетесь после, то это не принесет вам никакой пользы!