Корабль-призрак

Я не мог отделаться от мысли, что и в смерти Марчеллы точно так же, как и в смерти брата, была повинна моя мачеха, но, конечно, не мог сказать, как все это было. Но я был настолько уверен, что сердце мое преисполнилось ненавистью и жаждой мести по отношению к этой женщине. На другую ночь после того, как отец схоронил Марчеллу, я увидел, что мачеха моя опять встала и вышла за дверь. Я тотчас же оделся и, приотворив дверь, стал смотреть в щель. Луна светила ярко, и я мог видеть то место, где были схоронены друг подле друга мой брат и сестра. Каков же был мой ужас и отвращение, когда я вдруг увидел свою мачеху, поспешно сбрасывающую тяжелые камни, которыми отец завалил могилу сестренки, и роющую руками землю, чтобы разрыть могилу!

Она была в белой ночной сорочке, и свет месяца падал прямо на нее. Я не сразу пришел в себя и не сразу сообразил, что мне следует делать; затем я увидел, что она уже отрыла самый труп; тогда я бросился к отцу и разбудил его.

«Вставай, отец, и бери свое ружье!»– крикнул я ему.

«Что? Волки? Опять эти проклятые волки?!»– и он разом соскочил с постели, оделся в одну минуту и с ружьем в руке побежал к двери.

Можно себе представить его ужас, его отвращение, когда он увидел у раскрытой могилы дочери не волка, а свою собственную жену в ночной сорочке, которая отрывала от трупа ребенка громадные куски мяса и с жадностью пожирала их. Она была до того поглощена своим делом, что не слышала нашего приближения. Отец остановился, как громом пораженный, и выронил ружье из руки. Дыхание его то порывисто вырывалось из груди, то совсем замирало; я подобрал ружье и вложил его ему в руку. Вдруг он вскипел злобой, проворно вскинул ружье и выстрелил. С громким криком несчастная рухнула лицом вниз; одновременно с ней отец всплеснул руками и упал как подкошенный, лишившись чувств.

Я остался подле него, пока он не пришел в себя. Когда он поднялся на ноги, мы вместе подошли к могиле, но здесь вместо трупа мачехи увидели убитую белую волчицу.

«Белый волк! – воскликнул отец. – Тот самый, что завел меня тогда на поляну! О, теперь я все понимаю!.. Я связался с нечистью Гарцких гор!»

Затем он долго стоял в глубокой задумчивости и молчании, потом бережно приподнял тело бедной девочки, положил его обратно в могилу и стал зарывать, предварительно пнув гневно каблуком голову убитого животного. Покончив с этим делом, он вернулся в хижину, запер за собой дверь и кинулся на постель лицом вниз.

Рано поутру мы оба были разбужены громким стуком в дверь.

«Где моя дочь? – крикнул ворвавшийся охотник Вильфред. – Слышишь ли, я тебя спрашиваю: где моя дочь?»

«Вероятно, там, где таким, как она, и нужно быть, – в аду! – отвечал отец. – Уходи вон отсюда, не то и тебе будет то же!»

«Ха! Ха! – засмеялся дьявольским смехом охотник. – Уж не собираешься ли ты, жалкий смертный, угрожать мне, могучему духу гор?»

«Прочь отсюда, сатана! Я не боюсь ни тебя, ни твоей дьявольской силы!»

«Но ты испытаешь ее на себе; вспомни только свою клятву – никогда не подымать руки на нее!»

«На женщину – да, но не на оборотня! С нечистью я никогда не заключал договора».

«Ты его заключал, и ты нарушил его, и духи гор отомстят тебе, и дети твои погибнут от коршуна, волка и других зверей лестных… Ха! Ха!..»

«Вон отсюда!» – закричал отец и, обезумев от бешенства, схватил топор и занес его над головой охотника Вильфреда. Но топор, пройдя через все это тело, как бы рассек воздух, и отец, потеряв равновесие, грузно упал на порог хижины, тогда как Вильфред стоял цел и невредим.

«Глупый смертный, для тебя было бы благом, если бы я захотел убить тебя! Но твое наказание в том, что ты будешь жить!» – с этими словами дух исчез.

Мой отец поднялся на ноги, нежно обнял меня, и мы оба опустились на колени и долго молились. На следующее утро мы забрали самые необходимые свои пожитки и навсегда покинули свою хижину. Мы направились с ним в Голландию, куда и прибыли без всяких злоключений. У отца были кое-какие сбережения, но мы едва успели прибыть в Амстердам, как отец заболел и вскоре умер. Меня добрые люди поместили сперва в приют, затем стали посылать в школу и, наконец, сдали юнгой на корабль. Теперь вы знаете всю мою историю, и теперь остается только узнать, придется ли и мне расплачиваться за клятву, данную моим отцом… мне думается, да! – закончил Кранц свою повесть.

На двадцать второй день плавания наши друзья увидели высокий южный берег Суматры, но так как не было судов в виду, то они решили дойти проливом до Пуло-Пенанга, до которого они рассчитывали добраться дней через шесть-семь. Все шло благополучно; только с того времени, как Кранц поверил Филиппу печальную историю его семьи, как будто какое-то облако печали легло на него; он стал молчалив и несообщителен.

– Здоровы ли вы, Кранц? – встревожился Филипп.

– Я здоров и телом, и душой, но меня томит тяжелое предчувствие, что мне уже не долго быть с вами. И вот я хочу просить вас взять все золото, какое я имею при себе, и спрятать его в ваш пояс, мне оно не понадобится, а вам может пригодиться! Мне смерть не страшна, я достаточно пожил…