Корабль-призрак

Филипп стал было успокаивать его, но безуспешно; он принужден был взять деньги.

В это время, держась близко к берегу, они вскоре увидели довольно широкий поток, каскадом падавший с гор и бегущий в море через высокие джунгли.

Наши приятели вошли в устье этого потока и постарались продвинуться как можно дальше, полагая, что там вода будет чище и вкуснее. Вскоре кувшины их были наполнены свежей водой, и, прельстившись свежестью воды, они вздумали выкупаться. Скинув свои мусульманские одежды, они погрузились в воды потока, испытывая при этом удивительное наслаждение. Кранц вышел первый из воды. Филипп тоже готовился последовать его примеру, но еще стоял в воде. Вдруг что-то со свистом пронеслось сквозь джунгли, и сильный толчок сшиб его с ног. В этот момент раздался страшный крик, и когда Филипп поднялся, то увидел, что огромный тигр с невероятной быстротой уносил Кранца в джунгли. Филипп не верил своим глазам, но минуту спустя и тигр, и Кранц скрылись из виду.

– Боже милостивый! Ах, Кранц, как справедливо было твое предчувствие! – И Филипп разразился громким рыданьем, пряча лицо в коленях.

Больше часа просидел он на этом самом месте, оплакивая страшную гибель своего друга.

Тем временем стали спускаться тени ночи, и тихий, подавленный рев просыпающихся свирепых обитателей джунглей заставил Филиппа вспомнить о подстерегающей его здесь опасности. Он вдруг вспомнил Амину и, проворно связав в узел платье Кранца и рассыпанные дублоны, с великим усилием оттолкнул пероку от берега и поспешил поднять парус и выйти в море. На душе у него было тяжело, тоскливо, но надо было продолжать свой путь.

Семь дней спустя Филипп прибыл, наконец, в Пуло-Пенанг, где застал судно, отправляющееся в Гоа. Это был бриг под португальским флагом; но на нем было всего только двое португальцев, весь же остальной экипаж состоял сплошь из туземцев. Выдав себя за англичанина, находящегося на португальской службе и потерпевшего крушение, он был принят на бриг и несколько дней спустя пустился в путь.

Через шесть недель бриг бросил якорь в рейде Гоа, а на другой день они вошли в устье реки. Капитан указал Филиппу, где он может остановиться на первое время. Последовав его совету, Филипп тотчас же стал расспрашивать об Амине, справляясь о ней как о молодой женщине, прибывшей сюда несколько месяцев тому назад, но никаких сведений о ней ему не удалось получить.

– Синьор, завтра здесь происходит громадное торжество аутодафе, и потому вы теперь ничего не узнаете, а после я сам помогу вам в ваших поисках.

Филипп отправился бродить по городу, купил себе европейское платье, взамен своего восточного, сбрил бороду и остриг волосы и все время глядел по сторонам, надеясь случайно увидеть где-нибудь в окне свою Амину. На повороте одной из улиц ему показалось, что он встретил патера Матиаса; он поспешил подойти к нему; но монах низко опустил на лицо свой капюшон и, когда Филипп назвал его по имени, быстро прошел мимо, не откликнувшись.

«Вероятно, ошибся, – подумал Филипп, – но я был почти уверен, что это он!»

Но Филипп не ошибся: это был действительно патер Матиас, который поспешил укрыться от него, не желая быть узнанным.

Уже почти стемнело, когда Филипп вернулся в свою гостиницу. Здесь собралось очень много народа, так как население всех окрестностей стекалось в Гоа, чтобы присутствовать на великом торжестве веры, предстоящем аутодафе.

«Я также увижу эту грандиозную процессию, – решил Филипп, ложась в постель, – это хоть сколько-нибудь отвлечет мои мысли, а знает один Бог, как горестны эти мои мысли в последнее время. Ах, Амина, если бы ты была подле меня, ты сумела бы меня успокоить и утешить! Да сохранят тебя ангелы Божии!»

Глава XL

Хотя на следующий день должна была окончиться краткая жизнь Амины со всеми ее горестями и радостями, мучениями и надеждами, тревогами и ожиданиями, тем не менее она крепко спала всю ночь и только тогда проснулась, когда ее разбудил старший тюремщик, вошедший в ее камеру со свечой в руке. Амина вскочила и удивленно взглянула на него: она только что видела во сне своего мужа, была радостна и счастлива, – и вдруг перед ней страшная действительность. Тюремщик принес ей черную одежду с белыми нашивками, род монашеского одеяния, и потребовал, чтобы она облачилась в нее. Он зажег у ней лампу и затем оставил ее одну. Амина оделась и снова легла на постель в надежде продолжить свой сон, но это ей не удалось. Через два часа снова явился тюремщик и пригласил ее следовать за собой. Одно из ужаснейших правил и обычаев инквизиции – то, что обвиняемые, признают они свою вину или не признают, по прочтении им обвинительного акта отводятся обратно в свою тюрьму и остаются в полнейшем неведении ожидающей их участи, а когда их вновь призывают в утро казни, они также не знают, что их ожидает.

В этот день все содержавшиеся в тюрьмах инквизиции вводятся своими тюремщиками в большую мрачную залу, где они застают своих собратьев по тюрьмам.