Корабли Санди

Может, напрасно я школу бросил? Но теперь уже поздно. Буду учиться вечером (когда только уроки готовить?). Ну что ж, сам виноват. В футбол гонять теперь будет некогда. Сам оборвал свое детство. Теперь иду в жизнь… Какова она будет, эта жизнь? Назад хода нет: осмеют! Да и сам себя уважать перестанешь.

Мама говорит: «Главное для человека — его поведение в жизни. Никогда не мирись с подлостью! Будь принципиален, честен и неуступчив в своей честности. А повстречается на дороге зло — борись с ним, какое бы обличье ни принимало это зло». Теоретически я это усвоил хорошо и целиком согласен. А вот как будет на практике? На заводе тысячный коллектив, партийная организация, много пожилых рабочих, которые мне в отцы и деды годятся… Что ли, их я буду учить? Мне, например, точно известно, что Родион Баблак — подлец! Дедушка-то знает, что он подлец, не терпит его. А папу, например, совершенно не интересовало, подлец заместитель главного инженера или порядочный: он с ним лишь о деле разговаривал.

Ну, мне не придется пожимать ему руку, вряд ли даже разговаривать о деле — велика дистанция. И я очень рад этому. Ужасно пожать подлецу руку, как справедливо говорил Петр Константинович, но и при всех отказаться пожать тоже как-то неловко. Это все моя воспитанность виновата. Ата этих сомнений не понимает: уж она-то не пожмет подлецу руку. Не сможет просто. А Ермак даже последнему бандиту и убийце пожмет. Не потому, что он неразборчив, а потому, что смотрит на них как врач на заразного больного. Не о заразе думает, а о том, как вылечить. И я подумал: какие мы все разные!

Уже засыпая, я вспомнил с неприятным чувством инспектора отдела кадров, которая оформляла нас на работу. Это оказалась старая знакомая Аты — бывшая завуч интерната для слепых Анна Гордеевна Брыль. Меня она же узнала, а Ермака узнала сразу и долго внушала ему, что надо вести себя хорошо. Уже когда мы уходили, она сделала над собой усилие и спросила об Ате. Ермак сказал, что Ата теперь зрячая и чувствует себя хорошо.

— Надеюсь, что она исправилась! — с сомнением сказала Анна Гордеевна и посмотрела на ручные часики.

Мы ушли. И зачем ее взяли на такой завод — кораблестроительный?! Да еще в отдел кадров…

…Только я уснул, мама разбудила меня поцелуем:

— Санди, милый, пора вставать! — и вздохнула.

Я быстро оделся и умылся. Сна как не бывало. Ата тоже вскочила проводить меня в первый мой трудовой день.

Две самые дорогие мне женщины хлопотали в то утро у стола, пока мы с папой завтракали.

— Ни пуха ни пера, Санди! — крикнула мне вслед Ата, когда мы спускались по лестнице.

— Словно ты на охоту идешь! — засмеялся отец. Он стал теперь гораздо проще и общительнее.

Ермак и Гришка Кочетов уже ждали меня у проходной. Мы важно предъявили новенькие, незапятнанные пропуска и прошли вместе с другими судостроителями через проходную. И сразу попали в чудесную романтическую страну.

Сколько здесь было собрано кораблей! Серые каботажные суда, горделивые флагманы, ледоколы, мощные пассажирские электроходы, танкеры, лайнеры, китобойцы, старые парусники, баржи, катера, даже подводные лодки. Мы прошли мимо одной подводной лодки — она была скользкая, блестящая, длинная и узкая, как стрела. Молчаливый часовой стоял у ее люка. Мы шли и шли вдоль длинной узкой бухты — там были еще каналы, параллельные бухте, и какие-то разветвления, и во всех каналах плескалась и сверкала на солнце ярко-зеленая вода, а корабли покачивались у причалов.

Корабли пришли на ремонт — потемневшие, с облупившейся краской, вмятинами на боках, обросшие ракушкой и седыми водорослями. Береговой ветер толкал их о пирсы, и они кряхтели, вздыхали, стонали. Качались разбухшие, отяжелевшие канаты, скрипели заржавевшие цепи, повизгивали тросы, дымили какие-то трубы. Целый лес мачт, подъемных кранов, прожекторных башен. Железные фермы кранов — их переплетения — на фоне синего утреннего неба висели, как кружева.

Потом цементная дорога с проложенными на ней рельсами — нас перегоняли электровозы, машины, мотороллеры — увела в сторону от бухты, и потянулись один за одним застекленные островерхие цехи.

Отец довел нас до стапеля, куда нас назначили на работу, и, передав с рук на руки жилистому горбоносому дяде, моментально скрылся, словно он не имел к нам никакого отношения.

Я понял, что отец стесняется, чтобы не подумали: вот устраивает сынка получше. Он, конечно, и не заикнулся, что я его сын. А еще начальник цеха!

Мы стояли под днищем огромного корабля. Он был весь в лесах, как строящийся многоэтажный дом, — переплетения брусьев, бревен, досок, от которых свежо пахло сосной. Сверху несся оглушительный шум: пулеметная стрельба пневматических молотков, гудение моторов, грохот портального крана, удары бабы копра, — пыль, вспышки электрических дуг, искры электросварки.