Коранические сказания

Проповеди Йусуфа имеют себе прямые параллели в других местах Корана. В темнице Йусуф говорит о том, что он порвал с верой своего народа. По отношению к Йусуфу это неверно. Но это верно по отношению к Мухаммаду, который постоянно говорит в Коране именно об этом. Подобно Мухаммаду, Йусуф объявляет, что следует вере Ибрахима, выступает против многобожия: «Различные ли господа лучше или Аллах, единый, могучий?» (12:39). Он упрекает людей в том, что они поклоняются пустым именам. Так говорили Нух (7:71/69) и Мухаммад (53:23). Есть в суре «Йусуф» и косвенные аллюзии, обычно связываемые с Мухаммадом. К примеру, женщины, пораженные красотой юноши, говорят о нем: «Это не человек, это — только благородный ангел». В Коране о Мухаммаде (17:94/96-95/97) и о Нухе (11:27/29) сородичи говорят наоборот — он не ангел, а человек. Другой аспект того же мотива остро звучит в истории творения-ангелов заставляют поклониться человеку (Адаму), обладающему большими знаниями, чем они. Когда речь идет о разгадке снов царя, то вельможи употребляют термин «пучки снов» (12:44). Его же мекканцы применяли к откровениям Мухаммада, объявляя их невразумительными бормотаниями кахина-прорицателя (21:5).

Впрочем, в последнем случае можно говорить скорее об употреблении слов и выражений, близких и понятных мекканцам. В рассказе о Йусуфе вообще много таких слов из мекканского обихода. Они делали библейский рассказ своим, близким. Образы становились осязаемыми, и это, в свою очередь, помогало понять намеки на судьбу своего, мекканского пророка. Мекканцам были близки многие реалии и бытовые картинки рассказа. В нем, как и вообще в Коране, часто употребляются и в прямом, и в переносном смысле торговые термины из мекканского быта (см., например, 12:14)[100]. Очень живые сценки изображают быт караванной торговли: караван братьев прибывает в Египет, идут переговоры о мере сыпучих тел, в поклажу сыновей Йа‘куба прячут ими же привезенные товары, караван задерживают и обыскивают. Этот эпизод есть и в Библии, но именно в Коране он становится особо рельефным и значимым, как бы специально выделенным для слушателей. Другой живой эпизод в Библии отсутствует. Караванщики посылают человека набрать ведром воды из колодца. Он опускает ведро и вдруг кричит: «О новость! Мальчик!» (12:19)[101].

Конкретность языка и образов — один из элементов художественного строя рассказа, делающий суру «Йусуф» действительно прекрасным образцом арабской литературы. В ней немало оборотов, ставших поговорками. Некоторые из них притягательны и кратко выраженной мыслью, и необычной структурой. Любимым у мусульман стало дважды повторенное в суре высказывание терпеливого Йусуфа: сабрун джамилун — «прекрасное терпение» (12:18, 83). Оно употреблено вместо обычной фразы ас-сабру джамилун — «терпение прекрасно». Есть в суре и игра созвучных корней, к примеру — имени Йусуф и глагола асафа («горевать»): «Йа асафа ‘ала Йусуфа» («О, горе мне по Йусуфе!», 12:84).

Специфические мусульманские идеи, параллели с Мухаммадом, красоты арабского языка — все это не заслоняет использования известного иудейского и христианского предания. Коран открыто полемизирует с ним, представляя как бы истинную версию, а главное — правильное объяснение событий.

Йусуф был любимым героем иудейского религиозного предания. Именно как персонаж иудейских сказаний он и был, видимо, известен в Аравии. Для пророка же было очень важно, что о любимом иудеями герое он мог (как ему казалось) рассказать правильнее и красивее, чем сами иудеи.

Многие элементы коранического рассказа указывают на неплохое знакомство с иудейскими послебиблейскими сказаниями. Одно из коранических прозвищ Йусуфа — Сиддик («правдивейший») — соответствует его самому распространенному прозвищу в легендах иудеев — Ха-Цаддик.

Некоторые детали коранического рассказа могут быть полностью или вообще поняты только с привлечением преданий Аггады. К примеру, фраза о свидетеле из домочадцев египетского вельможи, помогшем установить невиновность Йусуфа, имеет в виду иудейское предание. Однако там действует девушка. В Коране же — мужчина. Следовательно, и тут не просто прямое воспроизведение известного текста, а результат фиксации какого-то варианта легенды после долгого его бытования[102]. Рассказ о женщинах, порезавших руки, тоже приобретает ясность в свете аггадического предания. Там объяснено, зачем у женщин в руках оказались ножи — резать фрукты. Потом это объяснение восприняли и комментаторы Корана. Надо, однако, заметить, что аггадическая параллель — лишь смысловая. Рассказ в Аггаде далек от динамического и напряженного стиля коранического повествования, будучи по размеру значительно длиннее[103].