Корделия

Чтобы отвлечь его от лекарства, она начала болтать всякую чепуху о доме и саде. Кроме того, это было нужно ей самой. Не так лезли в голову непрошеные мысли. Они налетали, точно стая стервятников, улетали и вновь возвращались. "Признавайся себе в этом или не признавайся, а Брук – помеха нашему счастью. С его смертью отпадут возражения отца Стивена, необходимость побега, опасность скандала и бесчестья. Брук никогда не любил меня, это был план его отца. Нет никаких сомнений, они досконально изучили подноготную нашей семьи, делая особый упор на здоровье. Чтобы не попалась вторая Маргарет. Хватит с нас болезненных женщин, теперь нам нужен кто-нибудь помоложе и покрепче здоровьем. Все равно, кто.

Я стала жертвой замысла, при котором не приняли в расчет мое собственное счастье. И если я стану искать свою дорогу к счастью, их мир сокрушит меня. Но это неважно. Все равно мое место – не здесь, а рядом со Стивеном, куда бы он ни направился. Наше хрупкое счастье… наша жизнь…"

– Господи! – выдохнула Корделия, очнувшись от грез. Она подошла к камину и поворошила поленья.

Не было никакого соблазна. Никакого импульса к действию. Одни лишь мысли, не дававшие ей покоя. Она представила себе – перед Бруком лежит больная, беспомощная женщина, с черными волосами и тонким лицом, постоянно жалующаяся на свою жизнь, не пришедшаяся ко двору… а возле кровати стоит здоровый Брук, и эта женщина – помеха на пути к свободе…

Ее внимание привлек какой-то слабый звук. Корделия подняла голову и увидела, как Брук крадется к столу, на котором стоял пузырек с лекарством от кашля. Откуда только силы взялись? Он двигался, как призрак, приняв отчаянное решение.

Корделия вскочила на ноги, подбежала к нему и схватила за руку.

– Дорогой мой…

– Оставь меня в покое! – не крик, а дуновение ветерка; толкни – и нет его…

– Пожалуйста, Брук! – он рухнул, как подкошенный, ей на руки, но продолжал тянуться за бутылочкой. Чтобы он успокоился, Корделия вложила пузырек ему в руку и отвела его обратно. Для этого потребовались все силы. Брук повалился на кровать, дрожа всем телом и забыв о своей первоначальной цели. Корделия отнесла лекарство от греха подальше, вернулась к мужу, укрыла его костлявые ноги. Брук снова лежал на спине, обложенный подушками. Жизнь в нем еле теплилась. Он силился что-то сказать.

– Они… обещали… опубликовать мои стихи…

– Я очень рада, Брук. Уверена, они будут иметь успех.

– Нагнись, я… – она наклонилась к нему, он прошептал: – Мне очень жаль… столько хлопот, дорогая… туман вреден…

– Да. Очень вреден.

– Я не составил… завещания, Делия. Как-то… боялся… Но папа… позаботится… чтобы все было в порядке.

– Да, дорогой. Но ты поправишься.

– Слишком поздно. Я так устал. Вы с папой… поладили друг с другом, да?

– Да, – ответила Корделия.

– Я рад. Ты не такая, как… Маргарет. Она… не пыталась понять отца. Он очень добр… если попробовать понять…

– Конечно, дорогой. Но тебе вредно столько разговаривать.

– Я должен… Я люблю тебя, Делия… хочу, чтобы ты была счастлива. Когда я уйду… я уже не увижу солнца.

– До рассвета всего два часа, – возразила она.

– Не плачь, дорогая. Все будет… хорошо. Прошлой ночью… во сне… я пил чай в саду… с мамой. Она была совсем молодая… как будто… Она сказала: "Наконец-то, Брук. Я ждала тебя".

Он некоторое время молчал, сжимая ее руку. Прощальное пожатие. Время от времени его рука дергалась. Потом он попросил:

– Поцелуй меня, Делия.

Она снова наклонилась и исполнила его просьбу.

– Ты славная девушка, – прошептал Брук. – Слишком хороша для меня. Возможно, ты снова… выйдешь замуж… у тебя будут дети… Я не возражаю.

– Хочешь, я позову отца?

– Нет. Так лучше… с тобой. Подержи меня за руку, Делия. Я… Отец Небесный, прими раба Твоего… Это совсем не страшно. Я умираю…

Его пожатие ослабело, и он провалился в сон. Холодный пот на его лице высох; рот остался открытым. Корделия сидела рядом и наблюдала за ним. Иногда до нее доносилось его слабое дыхание.

Когда утром приехал мистер Плимли, он сказал, что температура начала снижаться и появилась слабая надежда на выздоровление.

Глава XXIII

Еще пять дней положение оставалось критическим. Преодолев, с поразительной цепкостью, главное препятствие, Брук оказался неспособным двигаться дальше. Огонек его жизни едва мерцал и постоянно грозил угаснуть, но каким-то чудом продолжал гореть.

Все с той же самоотверженностью, в основе которой, помимо всего прочего, лежала и нечистая совесть, Корделия выхаживала Брука так, словно от этого зависела ее собственная жизнь. Она еще раз написала Стивену; он ответил, что здоров и только ждет, чтобы срослась кость. Тогда его станут вызывать на допросы.

К следующему понедельнику появились первые признаки выздоровления. Брук начал принимать пищу. Корделия решила, что может позволить себе попытку увидеться со Стивеном. В ней подспудно жило подозрение, что он преуменьшает свои страдания, чтобы не причинять ей беспокойства. Мистер Фергюсон уехал на фабрику; Корделия доехала до Пиккадилли и, отпустив карету, пешком дошла до госпиталя. Ей сообщили, что мистер Кроссли вчера выписался.