Корейский излом. В крутом пике

Вот на одном из этих съездов он и познакомился с Верой, вернее, они и раньше были шапочно знакомы, а тут их двоих выбрали делегатами на съезд. Или депутатами…

Ее нельзя было назвать писаной красавицей, но она имела ладную спортивную фигурку, хорошо одевалась и как женщина выглядела весьма привлекательно. Но не это было главное в Вере. Она была исполнена какой-то надмирной одухотворенности, находилась как бы в непрерывном парении, бредила коммунистическими идеалами и мечтала о полетах к звездам.

– Мы обязательно полетим к звездам, вот только победим в войне и полетим.

Она ни капельки не сомневалась в неизбежности будущей войны, она хотела этой войны, она рвалась на войну. В свободное от заседаний время они гуляли по Москве, ели пирожки и пили газировку из автоматов. Еще катались на трамвае, однажды так заговорились, что не купили билеты и их оштрафовали. Они вовсе не обиделись, а восприняли этот факт как забавное приключение.

А потом она рассказывала о будущей, прекрасной жизни, фантазировала, рисовала благостные картины. Это не выглядело сумасшествием, это была концентрированная мечта. Знала бы она, какая жизнь ожидает их в недалеком будущем. Много позднее Павел понял, что именно на плечах таких, как Вера, они вытянули эту войну. А пока они гуляли и разговаривали.

Вера его заводила. И вовсе не коммунистическими натюрмортами, а как женщина – своим необузданным темпераментом, движением губ и блеском глаз. Павлу неодолимо хотелось ее обнять и долго-долго целовать в эти губы, в эти глаза. Что он и сделал, когда каким-то образом они завернули в пустую подворотню. А может быть, она специально привела его туда.

Они целовались до безумия, до изнеможения, а потом вернулись в общагу. Она отдалась ему сразу и без остатка. Они провозились всю ночь, а под утро Павел предложил Вере выйти за него замуж. Она тихо засмеялась:

– Ну что ты, Паша. Семья – это руина любви. Зачем тебе это? Нам и так хорошо.

После этого они часто встречались у него дома, когда не было родителей. Он полюбил чудную девушку Веру и надеялся, что это взаимно. Наверное, так оно и было.

А потом произошла беда. На площадку завезли планеры новой модели. Вера участвовала в испытаниях. Павел не участвовал, он сдавал курсовые экзамены в университете. Вера не справилась с управлением и рухнула на землю. Об этом ему сообщили день спустя, сразу после экзамена, который он сдал тогда на «отлично».

Павел приехал в больницу. Врач сказал, что Вера будет жить, но, вероятно, останется калекой на всю жизнь – у нее открытый перелом обеих ног, порваны связки. И еще он сказал, что на данный момент ее посещать не стоит. Потому что она находится в состоянии фрустрации. Павел не знал, что такое «фрустрация», но он очень хотел видеть Веру.

Когда он вошел в палату, Вера лежала на растяжке и дремала. Павел подошел и тронул ее за плечо. Она открыла глаза. Они были полны боли и досады.

– Ты зачем пришел, Паша? Теперь у нас пути разные. Уходи.

И вновь закрыла глаза. Он пытался что-то говорить, но Вера не отвечала. И он ушел. Может быть, смалодушничал, а может, так оно и лучше. Позднее Веру оправили в какой-то дальний санаторий, и Колесников потерял с ней связь…

Павел оторвался от воспоминаний и уставился на ведро в углу камеры. Глаза его были пусты, в голове роились мысли о ближайшем будущем.

«Сегодня меня вряд ли тронут. Не в качестве психологического давления – им нужна дополнительная информация для разговора со мной. Вероятно, они уже допрашивают Мэй. В чем же ее обвиняют? Скоро узнаем».

Начальник особого отдела майор Хамовников был умным, грамотным и дотошным в своей сфере офицером. Во время войны он служил в Смерше в качестве следователя, где приобрел обширный опыт по борьбе со шпионами, диверсантами и прочими врагами народа. На допросах он не кричал, не грозил, а пытался вести задушевные беседы, расслабляя допрашиваемого, вызывая его на откровенность. Если же возникала необходимость в физическом воздействии для развязывания языка, то это делали другие, в его отсутствие, а Хамовников потом возмущался содеянным и даже извинялся за причиненные неудобства, при этом продолжая вести разговоры «за жизнь». И такие методы срабатывали – самые упорные начинали давать показания.

За Павлом пришли утром. Трое: все тот же Евстафьев и с ним два солдата. Колесников даже не поднялся со шконки, а лишь посмотрел на вошедших отстраненным взглядом.

– Вас приказано доставить к майору Хамовникову. Сопротивляться не будете?

Евстафьев демонстративно потряс наручниками.

– Не буду, – успокоил его Павел, встал, потянулся и сделал несколько физических упражнений. – А умыться, побриться?

– Так обойдешься, не на парад. Только сапоги надень, а то простудишься, на улице прохладно, – съязвил Евстафьев.