Корень мандрагоры

Женщина задохнулась от негодования, оглянулась по сторо–нам, ища поддержки у окружающих, но никто не спешил прийти ей на помощь – гости отворачивались и делали вид, что ничего не произошло. Женщина прошипела: «Какой хам», – и демонст–ративно задрав подбородок, направилась к выходу. Она пере–ступила порог, оглянулась, сверкнув глазами-рыбами, и с гро–хотом захлопнула за собой дверь, словно опустила железный занавес на границе между двумя государствами. И она была права: мне нечего было делать на ее территории, мое место было и оставалось здесь – по эту сторону человечности.

ОСЕНЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Вечером пятнадцатого сентября мы сели в поезд, следо–вавший в Актюбинск. Кислый выглядел ошалелым, в его взгляде застыло удивление и легкий испуг, словно он не мог поверить, что наше путешествие все-таки состоится. Мара был спокоен, но на дне его небесных глаз прыгали солнеч–ные зайчики лукавства и озорства. Я знал этот взгляд, он говорил, что его обладатель полон сил и веры довести нача–тое до конца.

Я посмотрел в окно. По крышам вечернего города сколь–зили лучи заходящего солнца. Насыщенно рыжие и как будто махровые, они все еще распыляли тепло на открытых про–странствах, но в затененных ущельях и трещинах скального массива города – в подворотнях и тесных улочках старых районов – ночная прохлада уже теснила лето, пахла стылы–ми дождями и пронизывающим ветром, и люди, ощущая ее дыхание, надевали плащи и куртки, прихватывали с собой зонты. Осень стояла за дверью и в любой момент могла пе–реступить порог.

Поезд тронулся. Бейсболки, шляпы, кепки провожающих, лот–ки газет и журналов на соседних перронах, серый и мрачный монолит вокзала и за ним весь город откололись от нашего ва–гона и начали медленно отдаляться. Я подумал, что отныне нас будет разделять не только расстояние, но и время – этот мир безнадежно уплывал в прошлое. Я перевел взгляд на Кислого, сказал:

– Добро пожаловать в историю.

Мара извлек из внутреннего кармана плоскую бутылочку коньяка, отвинтил крышку, протянул мне.

– Да будет так, – сказал он. – За будущее.

Коньяк закончился быстро, потому что Кислый присасывал–ся к бутылочке, словно капитан Блад к бочонку рома. Мне при–ходилось буквально выдирать бутылочку из его рук, но Кислый все равно успевал сделать три-четыре глотка. Проводница –женщина лет сорока, с обиженным лицом и с волосами, отбе–ленными до полного отсутствия цвета, – принесла нам три ста–кана бледного чая. Мы достали бутерброды и принялись за ужин. Мара, к которому вместе с коньяком вернулась словоохотли–вость, наставлял:

– Понимаешь, предназначение человека – весьма туман–ный предмет для обсуждения. Если на страну обрушивается тотальная война, людям не приходится свое предназначение искать. Это предназначение вколачивают в гражданина об–стоятельства – люди кладут свои жизни на борьбу с захват–чиками или во имя идеи, а после войны восстанавливают из руин города в полной уверенности, что других целей у них и быть не может. В такой ситуации мораль запрещает челове–ку искать свое предназначение в чем-то другом. Война, без сомнений, ужасная трагедия, но если смотреть бесстрастно, она дает людям то, чего они сами, скорее всего, найти в сво–ей жизни не в состоянии – смысл существования. Примерно то же самое люди получают от революций, религий и утопи–ческих идей. В странах, где давно не было войны, расцвета–ет преступность, потребление алкоголя и наркотиков превра–щается в манию, процент самоубийств растет, на лечение психических заболеваний тратится все больше и больше средств.

– Что тут скажешь, мирная жизнь – она всегда веселая, –заметил я.

Мара меня не слышал, он декламировал дальше:

– В конкурсе на максимальное количество серийных манья–ков-убийц Соединенные Штаты лидируют с огромным отры–вом. Европа помнит только Жиля де Ре во Франции да Джека-потрошителя в Англии. У нас их было немного больше просто потому, что у нас народу значительно больше. Зато в Штатах маньяков пруд пруди – это одно из следствий того, что на тер–ритории США давно не было масштабных войн. Из бездн истории до нас доходят апокалипсические тексты, которые в нашей жизни и вовсе стали частью культуры. Начиная с апокалипсических апокрифов и заканчивая фильмами-ката–строфами. О чем они говорят? Зачем человечество снимает картины своего собственного тотального краха, а потом с удо–вольствием их смотрит, да еще и восхищается? Потому что в апокалипсисе присутствует волнующее начало нового, кото–рое мы ощущаем на уровне инстинкта. Инстинкта не челове–ка – цивилизации. Понимаешь? Если нет войн, нет катаст–роф, человечество начинает их изобретать. Потому что подсознательно человечество стремится к апокалипсису, чув–ствуя, что этот рагнарёк станет всего лишь новой ступенью эволюции, а вовсе не тотальным уничтожением разумной жизни на планете.

– Не думаю, что каждый отдельный житель планеты именно так воспринимает тотальный трындец и тем более свою жизнь как подвижку к этому трындецу, – заметил я.