Коринна, или Италия

Я была словно в опьянении; Италия вызвала в моем любящем сердце страстную тоску, восторги, страдание; я больше не владела собой: моя душа рвалась на родину, мне было необходимо видеть ее, дышать ее воздухом, слышать ее голоса; каждое биение сердца призывало меня в эту прекрасную счастливую страну. Если бы мертвецу, лежащему во гробе, предложили вернуться к жизни, он не так бы спешил поднять могильную плиту, как спешила я сбросить погребальный покров и вновь обрести свое воображение, свой талант, свою истинную натуру! Я утопала в блаженстве при звуках этой музыки, но была еще далека от того, чтобы что-нибудь предпринять: слишком смутны были мои чувства, и мысли мои где-то витали, как вдруг в комнату вошла мачеха и попросила меня прекратить это пение, потому что непристойно слушать музыку в воскресенье. Я пыталась ей возражать: итальянцы отплывали на следующий день, а я уже шесть лет не получала такого удовольствия. Мачеха не слушала меня и, заявив, что прежде всего надобно уважать обычай страны, в которой живешь, подошла к окну и приказала слугам прогнать моих бедных соотечественников. Они удалились, продолжая петь и посылая мне издали прощальный привет, который раздирал мне сердце.

Мера моего терпения переполнилась. Корабль завтра должен был отплыть. Терезина на всякий случай, ничего мне не говоря, все приготовила к моему отъезду. Люсиль уже целую неделю гостила у родственницы своей матери. Прах моего отца не покоился близ загородного дома, в котором мы жили; отец завещал похоронить его в Шотландии, где у него было поместье. Итак, я уехала, не предупредив мачеху, оставив ей только письмо, в котором сообщала о принятом мною решении. Я уехала в минуту такого душевного подъема, когда полагаешься на волю судьбы, готовая на любое испытание, лишь бы не томиться в рабстве, страдая от скуки и от глупости окружающих, полная юной безрассудной веры в будущее, которое сияло подобно звезде, сверкающей в небесах, и сулило мне счастливую участь.

Глава четвертая

Когда из глаз моих исчезли берега Англии, мной овладели тревожные мысли; но я не оставила там никакой сердечной привязанности и по прибытии в Ливорно скоро утешилась, почувствовав все очарование Италии. Я никому не открыла свое настоящее имя, как обещала это мачехе; я назвала себя просто Коринной — именем греческой поэтессы, подруги Пиндара, история которой была мне дорога{216}. Моя внешность изменилась с годами, и я ничуть не опасалась, что меня узнают; в дни моего детства мы жили очень замкнуто во Флоренции, и, как это подтвердилось в дальнейшем, в Риме никому не было известно, кто я. Мачеха распространила слух, будто врачи послали меня на Юг, чтобы поправить мое здоровье, но в дороге я умерла. Сухо, без лишних слов, она уведомила меня об этом. С величайшей пунктуальностью она переправила мне все мое состояние, оказавшееся довольно значительным, и после этого мне больше не писала. С той поры до минуты, когда я вас увидела, прошло пять лет; эти пять лет я наслаждалась счастьем. Я поселилась в Риме; моя добрая слава росла; занятия литературой и искусствами дарили мне в моем уединении даже большую радость, чем мои успехи, и до встречи с вами я не знала, какую власть над человеком может иметь чувство; иногда мое воображение создавало радужные иллюзии; порой эти иллюзии рассыпались в прах, но это не причиняло мне больших огорчений; я еще не испытывала страсти, способной меня поработить. Восхищение, благоговение, любовь еще не сковали моих душевных способностей. Даже увлекаясь кем-нибудь, я знала, что есть люди, обладающие большими достоинствами и большим обаянием, чем те, что встретились на моем пути; короче говоря, я управляла своими чувствами, не подчиняясь им.