Кормилица по контракту

– Ты уже так говорил, – Валя с ожесточением оттолкнула его руку, – а сам ничего не придумал. И не придумаешь. Отец тебе невесту найдет, мусульма-анку-у… – Она зарыдала еще безутешней, сотрясаясь всем телом, чувствуя, как в животе все опасно напрягается, встает колом, и с хладнокровной обреченностью думая: «Пусть. Все равно. Мне теперь все равно. Никому я не нужна. Никому».

Тенгиз больше ничего не говорил ей в утешение, только тихонько и ласково поглаживал по плечу и украдкой совал в карман доллары.

Постепенно слезы иссякли, на смену им пришли отупение и сонливость. Валя взяла из рук Тенгиза платок, насухо вытерла щеки и подбородок и сделала глубокий вдох.

– Отвези меня домой.

– Отвезу. – В голосе Тенгиза послышалась плохо скрытая радость.

Валя поняла, что ему не терпится поскорее закончить печальную сцену и улизнуть. «Господи, да ему плевать на меня, плевать. А я-то, дура, люблю его без памяти!»

Разочарование было настолько горьким, что сам образ Тенгиза сразу поблек в ее глазах, потускнел, потеряв привлекательность и яркость. Она вдруг увидела его со стороны чужими, не влюбленными глазами: беспомощный и жалкий трусишка, привыкший жить за чужой счет, кататься, как сыр в масле, и более всего на свете боящийся утратить свое благополучие. Красивая картинка, манекен, ни на что больше не годный, как носить модные, дорогие шмотки и радовать по ночам дурех вроде нее.

Всю дорогу до дому Валя просидела молча, изредка, время от времени, всхлипывая и не глядя на Тенгиза. Тот тоже молчал, не делая попыток заговорить.

Перед тем как покинуть машину, Валя достала из сумочки пудренницу, раскрыла ее, глянула на себя в зеркальце. Веки и нос распухли и покраснели, само же лицо было еще бледней, чем прежде. Она пару раз провела пуховкой по щекам, подмазала пересохшие губы помадой и распахнула дверцу.

– Береги себя, – глухо произнес Тенгиз, избегая смотреть Вале в глаза.

– Постараюсь. – Она резко отвернулась от него и зашагала к подъезду.

Надежда умирает последней, и Валя, несмотря на открывшуюся ей правду о любимом, тем не менее все же ждала, что Тенгиз окликнет ее, остановит. Скажет, что не сможет без нее, что найдет способ заставить отца изменить свое мнение и позволить им встречаться. Ведь она все равно продолжала любить его – нельзя вот так, в один момент взять и разлюбить человека, который был тебе дороже всего на свете.

Но Тенгиз ничего такого не сделал: не позвал Валю, не кинулся за ней следом. Она услышала, как за ее спиной хлопнула дверца машины, тихо взревел мотор, а потом стало тихо.

Только тогда Валя оглянулась, с тоской и болью поглядела вдаль, туда, где скрылась обсыпанная снегом «десятка». И толкнула дверь подъезда.

14

Она молила бога, чтобы тетки не оказалось дома: иногда та задерживалась на работе до восьми, а сейчас было лишь семь с минутами.

Однако Евгения Гавриловна уже вернулась. На вешалке висели ее шуба и шапка, а сама тетка по обыкновению хлопотала на кухне.

Валя потихоньку разделась и попыталась незаметно прошмыгнуть в комнату, однако не тут-то было: Евгения Гавриловна моментально услышала ее и высунула в прихожую сердитое лицо.

– Здравствуй, что ли.

– Здравствуйте, – устало проговорила Валя и, инстинктивно прикрывая живот, протиснулась мимо тетки.

– Что-то раненько ты сегодня пожаловала. – Евгения Гавриловна сложила руки на груди и прислонилась к стене.

Кажется, она не слишком торопилась к своей стряпне, или, может быть, готовка наскучила ей, хотелось поболтать развлечения ради.

«Сказать, что меня уволили, или не говорить? – мелькнуло в голове у Вали. – Все равно придется, иначе как объяснить, что я больше не буду ходить на работу. Но тогда нужно и причину выложить, по которой меня выгнали».

Пока она раздумывала да колебалась, в комнате вовсю надрывался Петруша.

– Вор-ры, вор-ры! Кар-раул! Гр-рабят!

– Вот бешеная птица, – в сердцах проговорила Евгения Гавриловна и, неожиданно цепко ухватив Валю за руку, приказала тоном, не терпящим возражений: – Ну-ка, пойдем в кухню, потолкуем.

Валя молча подчинилась.

На плите кипела, исходя паром, огромная кастрюля. Стекла запотели, вкусно пахло борщом и домашними котлетами. Валя невольно сглотнула слюну – в обед она почти ничего не ела из-за сильной тошноты.

– Сядь, – велела Евгения Гавриловна. Она подошла к плите, убавила огонь, помешала содержимое кастрюли половником и устроилась на табурете с противоположного конца стола. Выражение теткиного лица не предвещало ничего хорошего.

– Ты что ж, Валентина, совсем за дуру меня держишь? Думаешь, раз старая, и мозгов уж никаких нет? И глаза ничего не видят, так, что ли? – Евгения Гавриловна пробуравила Валю пристальным взглядом.

Та смотрела на нее с тоскливым ожиданием. Сейчас начнется третья серия. Мало ей сволочи Лидии Александровны, мало Тенгиза, трусливо отрекшегося от нее, так еще и эта старая грымза теперь будет пить из нее кровь. Заметила, значит, догадалась. И то сказать, давно пора.

– Я-то гляжу, пухнет девка с каждым днем, – зло говорила Евгения Гариловна. – Живот растет, а она молчит себе, будто святая. Когда рожать думаешь?