Корни

Конечно, можно сказать еще, что отец создал школу, воспитал учеников и “духовных наследников”. Когда я несколько лет назад был в этом институте в гостях у тогдашнего директора, своего однокурсника, то не один старый работник подходил ко мне, чтобы сказать о своем уважении к старому директору в пику всем последовавшим. Но практически никто из его соратников ничего не сделал бы и вряд ли бы захотел (в этом меня убедили попытки вместе с ними что-нибудь сделать) реально для памяти отца и продолжения его дела. Да и времена были такие, что все были за самих себя. Иначе и не выживешь.

Тут я хотел бы использовать рассказ моего близкого приятеля, о том, как он увольнялся из БашНИИ НП. Я могу назвать его имя — он дал согласие. Это Малик Нурмухаметович Маннанов, в ту пору он работал слесарем КИП, оказавшись после очередной сессии Уфимского Нефтяного института, не совсем по своей воле, на вечернем отделении. Пошел он работать в Отдел физико-химических исследований и анализов.

Ну, уровень знаний, а вскоре и умений, не слесарский — если только не вспоминать слесаря Гошу из известного фильма. Стал Малик осваивать первую в Башкирии установку ЭПР (электронного парамагнитного резонанса) под руководством, как он пишет, “легендарного Феликса Унгера”. Был в институте такой, в общем-то — персонаж из фильма “Девять дней одного года”. Молодой рыжебородый физик с трубкой и интегралами, нынче он завкафедрой в Томском университете.

Работает мой приятель, осваивает технику завтрашнего дня, а параллельно стал институтским комсомольским вожаком по идеологии, неосвобожденным, конечно. А тут весна 1968-го, Парижский Май. И выступил он на комсомольском митинге с несколько неожиданным призывом создавать Интернациональные Бригады и ехать в Париж, чтобы Дело Революции не пропало от неумелых действий тамошних студентов-анархистов. Он и поныне с благодарностью поминает А.С., как тот взял микрофон и мягко “увел разговор на бунтарский дух студентов, что присуще всегда студенчеству и, естественно, обличил все, что надо было обличить, и отвел от меня беду, что я понял очень скоро”.

В общем-то, они общались не только на митингах и не только по поводу мировых революций. Во время своих утренних обходов лабораторий А.С. заходил и к ним в комнату, обсуждал с его завгруппой (и с участием Малика) ЭПРовские проблемы. Неспаренные электроны, зеемановские переходы, связь свободных радикалов с процессом старения нефтебитума… Чем, конечно, поразил своего юного собеседника. Согласитесь, не каждый начальник из отраслевого института владеет такими материями. Совершенно понятно, что директор вел молодое дарование к тому, чтобы он стал одним из тех уникальных специалистов, которые представляли собой главный капитал института. Но тут Малик защитил, наконец, диплом и им “овладело беспокойство, охота к перемене мест”. Он захотел уйти работать в пусконаладку, туда, куда его тянуло еще с тех времен, когда мы с ним в студенческом стройотряде проработали лето на строительстве в казахской пустыне 2-ой очереди газопровода Бухара-Урал. А.С., конечно, был резко против. Мой друг до сих пор вспоминает, как он подавал директору заявления об уходе, а тот рвал их и уговаривал не губить свое будущее. Ну, может, слышали когда, что такое жизнь пусконаладчика… высшая квалификация, но и постоянная пьянка. То, что мой друг все-таки удержался — более или менее чудо.

Через две недели нужная резолюция все же была получена. Сразу скажу, что карьера моего друга была вполне удачной. Он поработал в пусконаладке, вовремя оттуда ушел, работал в министерстве на достаточно ответственной должности, женился на очень хорошей девушке. В новые, перестроечные и последующие времена тоже оказался совсем не у разбитого корыта. И все-таки… Все-таки он говорит, что: “До сих пор меня мучает вопрос: А прав ли я был, что в 1970 году не послушался его совета?”. Если вспомнить, что за истекший период происходило с российской наукой — это звучит неслабо.

Отец считал, что поступает правильно, когда отдавал этой административной, в сущности неблагодарной, деятельности свою энергию, таланты и незаурядные знания. Мог бы заниматься чисто научной работой и сделал бы, без сомнения, много больше. Но он решил по-другому. Отдал полжизни БашНИИ НП. Он сразу или почти сразу отказывался, когда поступали альтернативные предложения: ехать советником от ООН в Танганьику, перебираться в Москву начальником Техуправления Миннефтехимпрома или директором головного в отрасли ВНИИ НП, переезжать в Томск под крыло благоволившего к нему Егора Лигачева директором академического Института химии нефти. Он не хотел, не привлекали его ни новые возможности, ни матблага. Да и понимал, что снова начинать уже поздно.