Корни

А в конце раздавался голос, принадлежавший самому старшему среди черных, тому, кто сидел на качающемся стуле и плел щетки из стеблей кукурузы. Он же каждый день дул в рог. Другие склоняли головы, и старший начинал говорить медленно и размеренно. Кунта понимал, что это своеобразная молитва, хотя и не Аллаху. Но он помнил слова старого алькалы на большом каноэ: «Аллах знает все языки». Молитва продолжалась, и Кунта слышал повторяющиеся странные восклицания – эти слова произносил и старик, и все остальные: «О Господь!» Кунта решил, что этот самый «О Господь» и есть их Аллах.

Через несколько дней ночные ветры стали такими холодными, что Кунта поверить этому не мог. Однажды он проснулся и увидел, что на деревьях совсем не осталось листьев. Дрожа, он стоял вместе с другими черными, чтобы отправиться на поле, но, к его удивлению, надсмотрщик направил всех к амбару. Появились даже масса и миссус, а с ними еще четверо красиво одетых тубобов. Они с улыбками смотрели, как черные разделились на две группы и расселись лицом к лицу за столами. Проход был засыпан побелевшими, высохшими стеблями кукурузы из собранного урожая.

Тубобы и черные принялись есть и пить. Старый черный, который молился по вечерам, взял какой-то музыкальный инструмент со струнами – он напомнил Кунте старинную кору с его родины – и начал играть очень странную музыку, водя какой-то палочкой туда и сюда по струнам. Другие черные поднялись и начали танцевать (на взгляд Кунты, просто дико), а тубобы и даже надсмотрщик весело хлопали в ладоши и криками подбадривали танцоров. Лица их раскраснелись от возбуждения. Потом все тубобы неожиданно поднялись, а черные отступили в сторону. Тубобы вышли в центр и стали танцевать, очень неуклюже, а старик играл, словно безумный. Все черные прыгали на месте, хлопали в ладоши и кричали, словно им показывали самое замечательное представление в жизни.

Кунта вспомнил сказку, которую рассказывала ему любимая бабушка Ньо Бото, когда он был в первом кафо. Царь деревни созвал всех музыкантов и приказал им сыграть свою лучшую музыку, чтобы он танцевал для своего народа – и даже для рабов. Люди были довольны, они громко пели и танцевали. И не было на свете другого такого царя, как этот.

Вернувшись в свою хижину в тот вечер, Кунта размышлял над тем, что видел. Кунте показалось, что черные и тубобы испытывали какую-то сильную, странную и очень глубокую нужду друг в друге. Не только в тот вечер, но и в другое время, ему казалось, что тубобы счастливее всего, когда находятся рядом с черными – даже когда избивают их.

Глава 47

Левая щиколотка Кунты так разболелась, что из раны стал течь гной, покрывавший весь железный браслет вонючей желтой слизью. Усилившаяся хромота привлекла внимание надсмотрщика. Осмотрев ногу, он приказал Самсону снять кандалы.

Мучительно было даже шевелить ногой, но Кунта был так счастлив, когда его расковали, что забыл о боли. Тем вечером, когда все разошлись по хижинам и наступила тишина, Кунта, хромая, вышел из хижины и снова бросился бежать. Теперь он пересек поле в направлении, противоположном тому, куда бежал в первый раз. Он направился к широкому и густому лесу с другой стороны. Он добрался до оврага и заполз на другую сторону на животе. И тут он засек вдали первые признаки движения. Он лежал очень тихо, сердце у него колотилось. Раздался хриплый голос Самсона:

– Тоби! Тоби!

Сжимая в руках толстую палку, которую ему удалось за-острить, превратив в некое подобие копья, Кунта спокойно ждал. Его взгляд с холодной расчетливостью следил за приближением массивного силуэта. Самсон с шумом продирался сквозь кусты. Что-то подсказывало Кунте, что Самсон боится за себя – ему придется отвечать, если Кунта сбежит. Самсон приближался – Кунта напрягся, но оставался неподвижным, как камень. И вот момент настал. Он изо всех сил сжал копье и заворчал от неожиданной боли. Самсон, услышав его, метнулся в сторону. Копье просвистело буквально у него над ухом.

Кунта пытался бежать, но щиколотки так болели, что он не мог выпрямиться. И тогда он решил бороться. Самсон навалился на него, блокируя своим весом каждый удар. В конце концов Кунта упал. Вздернув его вверх, Самсон продолжал молотить его кулаками, целясь только в грудь и живот. Кунта пытался увернуться, кусался и царапался. Потом могучий удар окончательно свалил его с ног. На сей раз подняться он не смог. Он не мог даже защищаться от ударов.

Хватая ртом воздух, Самсон туго связал Кунте руки, а потом поволок назад к ферме, пиная его, когда тот спотыкался или падал. Всю дорогу он ругал его последними словами.

Кунта мог лишь, спотыкаясь, плестись за Самсоном. Голова у него кружилась от боли и усталости – и от отвращения к самому себе. Он был готов к избиению, ждущему его возле хижины. Но когда они добрались – прямо перед рассветом, – Самсон лишь пнул его пару раз и оставил валяться на полу.