Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Завывая и чихая от старости и натуги, гремя разболтанными деревянными неокрашенными бортами, подкатила полуторка, скрипя и елозя по песчаной колее, затормозила недалеко от Зоси, вышедшей с поднятой рукой на середину дороги. Из открытого окна кабины высунулся белобрысый парень со взлохмаченными, давно не стриженными и не чесаными, волосами, с самокруткой в углу широкого рта с запёкшимися, пятнами почерневшими, губами, с очень загорелым, даже выгоревшим до светло-матовых пятен, лицом, на котором остались хорошо различимыми только яркие коричневые краски живых, не тронутых солнцем, глаз под жёлто-пегими остатками бровей. Одет он был в давно выцветшую и небрежно залатанную гимнастёрку с оторванными пуговицами на жёваных, чёрных от грязи, воротнике и карманах, с закатанными рукавами в тёмных пятнах пота, стираемого с лица.

- Ну, чё ты выставилась посередь дороги, рыжая?

Баритональный голос шофёра был сиплым, вероятно, от чрезмерного курева и пыли, а тихим и спокойным, очевидно, от непроходимой усталости и притуплённости интереса к окружающему, от задушившей обыденности. Встреча на дороге для него была развлечением, первым в череде ожидаемых от поездки в город, что счастливо отвлекало от монотонной каторжной летней работы.

- Даванул бы невзначай – попортил бы портрет, лейтенант зараз бросил бы. Не видишь, везу котлеты для трудящегося народа?

В кузове машины, привязанные к жидким ограждающим жердям, стояли две понурые тощие и грязные коровёнки, не выказывающие никакого отношения к своей котлетной судьбе. По их виду было понятно, что им давно уже всё равно. Вряд ли из их тощих туш получатся котлеты, скорее – собачьи рагу.

- Их нельзя мотать-болтать: разволнуются, потеряют вес, придётся от тебя добавлять. Не испортить бы только котлеты рыжиной.

Он, сощурившись одним глазом от едкого дыма, слегка улыбался свободным краем губ, радуясь и своей плоской усталой остроте, и возможности покуражиться над потенциальными пассажирами, поманежить их, показывая, что они в его власти, стерпят всё, что он скажет, и значит, можно расслабиться, не особенно выбирать слова и выражения. Притягивал взгляд косой широкий бледный шрам, пересекающий загорелый лоб с редкими морщинами, затянутый тонкой гладкой перламутровой кожей, которая никогда не поддаётся загару, почти напрочь лишённая жировой основы.

- Как ты думаешь: станут работяги есть рыжие котлеты? – не унимался водитель, тщетно ожидая адекватной реакции. Но Зося молчала, терпеливо снося такие же тощие, как и его коровы, остроты возчика. Всё это не важно, второстепенно, не стоит внимания.

Смирившись с провалом неудавшегося розыгрыша и уже злясь, шофёр отрывисто спросил об очевидном:

- В город нацелились?

- Да, - спокойно ответила Зося, будто и не было обидной для неё подначки, будто разговор только начался. – Подвезёте?

Водитель ещё шире растянул рот к уху, противоположному от дымящегося потрескивающего и слюнявого окурка, и тягуче, наслаждаясь, наконец, своей властью, ответил, мстя за неудавшийся розыгрыш:

- Ага! Сейчас подвезу! Разогнался!

Он многозначительно помолчал, потом объяснил своё будто бы негативное отношение к ожиданной просьбе:

- А как ваши догонят да по шее накостыляют? Тебе до лампочки? Небось, из деревни-то тишком убёгли? А, лейтенант? Умыкнул красотку и таишься! Тебя ж везде достанут: она ж демаскирует – вся наличность в реперах. Бабка моя гуторила: рыжие беду и счастье носят поровну, только что кому достанется, никто не знает, кроме чёрта. Учти: у бога такие на учёте не состоят.

Он явно отдыхал с ними. Порой казалась видимой пелена усталости, спадавшая с перетружденных рук и плеч. Лицу возвращалась живость общительного и совсем ещё молодого парня.

- Никто никого не умыкнул, и никуда мы тайком не бежим, - серьёзно возразила Зося, не принимая игры.

Её нельзя было вывести из равновесия ничем, нельзя было сбить с цели. Она твёрдо знала одно: им надо в город. Всё, что этому сопутствовало, мало трогало. В молодом характере ещё не пообтесались жизнью максималистские углы, а в биополе совсем отсутствовали широкие уровни сентиментальности, чувства были чётко разграничены и разделены без всяких переходов настроения. Она терпеливо, как младшему, объясняла:

- Володя был в гостях у друга и возвращается в город, где будет работать. А я еду с ним, чтобы устроить жить у тёти.

Так и не успевший сказать в своё оправдание ни слова Владимир на молчаливый вопросительный взгляд шофёра только развёл руками, мол, всё сказано.

- Ладно, знакомые, садитесь в кабину, - разрешил, наконец, парень.

- Я – у окна, - непоколебимо уведомила Зося.

- Да садись ты рядом, не боись, - с досадой сказал шофёр, - я уже с ярмом. Вот и опять же моя бабка говаривала: рыжие – жаркие, а ты, я гляжу, поперёк бабкиного опыта – сосулька. - Ещё раз насмешливо предложил: - Садись рядом – будешь меня охлаждать, от сна караулить на жаре. Лёг поздно, подняли рано, задрёмываю на ходу.

- А я никогда никого и ничего не боюсь, - отпарировала кремень-Зося, никак не желающая смягчиться. – Просто я люблю ветер и воздух.