Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

И скрылся в толпе так же быстро, как и появился. Вилли не знал, почему ему вдруг понадобился «Паркер». Он совсем не собирался ничего покупать здесь, где не только покупать, но и находиться было противно. Какое-то подсознательное желание, зародившееся, очевидно, ещё во время работы в комендатуре, выплеснулось вдруг наружу, и он не успел его проконтролировать. Эмоция опередила разум. Он вспомнил, что так случалось с ним не раз и раньше, отличая от сверстников, знакомых, сослуживцев. Черта, в общем-то, не типичная для немцев. Пока так думалось, глаза непроизвольно и притяжённо встретились с другими, упорно и безотрывно глядящими на него, глазами. Вилли сразу узнал их владелицу, моложавую немку, осведомительницу гестапо, из соседней квартиры в доме Эммы, а она, конечно, давно узнала его и потому так заворожённо рассматривала, не имея разума понять, почему сосед, стопроцентный ариец, оказался здесь в русской форме уже после войны. Чтобы не спугнуть её недоумения, Вилли медленно отвёл глаза, независимо отвернул голову в сторону и, когда на мгновенье его заслонил проходящий мимо человек, завешенный различным тряпьём, быстро и не хуже одноглазого юркнул в толпу. Уже издали он увидел, как потерявшая его из вида немка, судорожно вертя корпусом и головой, пыталась высмотреть, где же он, чтобы ещё и ещё раз убедиться, что не обозналась, но разве можно это сделать среди бурлящей толпы и многих таких же, как он, в русской форме. А Вилли решил больше не рисковать и не испытывать судьбу, ушёл с улиц в своё временное пристанище, чтобы отдать весь оставшийся день и весь вечер Достоевскому.

Он окончательно расстался с Раскольниковым только в третьем часу ночи, до предела раздражённый и переполненный отвращением ко всем героям гаденькой истории с бессмысленным убийством старухи-ростовщицы. Он не понимал, как можно утверждать своё «я», проверять силу и способности своего характера через смерть другого человека. Он, Вилли, убил уже не одного, но на войне и не просто так, а вынужденно, даже, можно сказать, нечаянно, больше того – отстаивая свою жизнь. Это совсем другое. А здесь подготовлено, осуществлено и оправдано намеренное убийство невинного человека. Убийство ради убийства, как ординарное явление, чтобы доказать, что можешь убить, и ничего здесь такого особенного нет. От этого становилось страшно. Нет, он не понял Достоевского и не понимал этих людей, а ведь среди них ему придётся жить. В конце концов, всех стало просто жалко: и Раскольникова, и Сонечку, и Порфирия, и даже старуху. С тем и заснул.

Проснулся рано, ещё не было семи, и сразу же решил, что хватит экскурсий по городу, пора в путь. Быстро собрался, уходя, громко сказал:

- Я ушёл совсем. Спасибо.

Приятно идти прохладным ясным утром под лучами яркого, но пока не жаркого солнца, собиравшего росу с каменных стен домов, тротуаров и мостовых, влиться в общий рабочий ход немцев, спешащих на работу. Порой казалось, что и он идёт вместе со всеми на восстановление своей Германии, а шёл всего лишь на вокзал, чтобы уехать от этой работы. И знал, что другого ему не дано, потому что каждый его шаг контролировался, и хотя он не видел и не пытался увидеть филёров, но был убеждён, что они есть, да по-другому и быть не должно. Правила разведки у всех и во все времена одинаковы.

Глава 4

- 1 –

На вокзале было много военных. Сидели, где попало, или ходили, позёвывая и медленно доходя до кондиций дневного состояния, но были и такие, что ещё спали, занимая деревянные скамьи, сбитые, очевидно, сапёрами из кое-как оструганных и подогнанных досок, или располагались прямо на полу на шинелях и ватниках, этих демисезонных куртках русских солдат и офицеров. Офицеры попадались сравнительно редко, имея, вероятно, более комфортабельный ночлег в городе. Вилли некоторое время походил по залам вокзала вместе с разбуженной и ещё инертной массой бесцельно слоняющихся людей, прогоняющих дремоту, приглядываясь к русским и оценивая их отношение к своей персоне. Ничего необычного не отметил, это успокоило. Пора было приступать к более активной роли в длинном спектакле, сочинённом для него, в котором не было зрителей, а были только участники. Для первого своего диалога он выбрал немолодого уже майора с добрым на вид лицом, вместе с ним подошедшего к кассе. Из короткого разговора узнал, что поезд на восток ожидается сегодня около 12.00, и что для посадки необходима литера, которую выдаёт комендатура по предъявлению документа о демобилизации или направлении на лечение, и что предпочтение при этом имеют раненые. Осторожно узнал и примерное расположение комендатуры. В разговоре с майором он не испытывал никаких затруднений, правда, говорил больше майор, а Вилли подталкивал его к этому короткими вопросами, вслушиваясь в неторопливую речь русского, в которой практически не встречалось незнакомых слов, и он всё понял, почти совсем не переводя мысленно на немецкий.