Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

В комендатуре, куда он сразу же отправился и которую легко обнаружил по флагу и потоку военных, пришлось выстоять в очереди почти час, получить по справке из госпиталя направление на поезд. Выдавший его сержант предупредил, что как тяжело контуженному, ему выделено спальное место, и что надо прийти на вокзал пораньше и занять его, так как мало кто соблюдает правила и можно оказаться вообще без места. Это заявление несказанно удивило Вилли, привыкшего к строгой дисциплине на общественном транспорте.

На вокзале он успел выстоять ещё одну очередь в буфет, где купил какие-то неаппетитные бутерброды с сыром и полбуханки хлеба, и почти сразу вокзальная толпа зашевелилась и начала выливаться в двери на перрон, очевидно, к поданному поезду. Так оно и оказалось. Выдавившись в числе первых вместе со всеми через человеческую пробку, которую образовали заклинившиеся в дверях люди, почему-то не желающие нормального, спокойного и поочерёдного прохождения через них, Вилли увидел состав из пассажирских и товарных вагонов, к которому спешила вся масса ожидавших и сумевших пробиться через дверную пробку. У Вилли в литере был обозначен 4-й пассажирский вагон и место 21. Проводника у вагона не оказалось, вагон был ещё полупустым, но когда Вилли нашёл своё место на верхней полке, там уже лежал на спине капитан, положив голову на маленький чемодан и подперев к стенке ещё два огромных.

- Это моё место, - обратился к нему Вилли.

Из-под опущенной на самый нос фуражки на него насмешливо посмотрел прищуренный глаз, а капитан, не меняя позы, лениво процедил:

- Тебя что, лейтенант, не учили обращению к старшим?

Мгновенно вспомнился тот первый русский капитан, та обида и эта схлестнулись вместе, лицо Вилли залила краска негодования и злости, и он, не отдавая себе отчёта, что делает, быстро встал ногами на нижние полки и рывком через капитана выбросил его чемоданы вниз. Тот опешил и медленно сел, свесив ноги в проход. Вилли спустился, правой рукой цепко ухватил нахала выше колена, сжал так, что капитан вскрикнул, резко дёрнул к себе и одновременно надавил, заставив того неуклюже спрыгнуть рядом. Не дав капитану опомниться, коротким проверенным тычком кулака под рёбра усадил на нижнее сиденье, и пока тот ловил ртом воздух, скрючившись и раскинув ноги и руки, добавил к двум первым третий чемодан. Разрядившись на этом, спокойно посоветовал:

- Перемени купе, капитан.

Подумал, что в общении с этими людьми начал терять привычную сдержанность и уважение к старшим. Уложил свой рюкзак, забрался на полку и лёг на бок, лицом к проходу. Через некоторое время, придя в себя, поднялся на ноги и капитан. Ещё не стерев с лица гримасы боли, поглядел с ненавистью на Вилли, спросил с обидой:

- Ты что, из СМЕРШа, НКВД? Сказал бы, а то суёшь кулаками куда попало.

Видно, он не мог себе представить, чтобы обычный младший офицер позволил себе кулачный разбор со старшим, а может по каким-то своим причинам решил не связываться, взял свои чемоданы и ушёл к соседям. Вилли постепенно остывал. Он никак не мог осознать, что можно преспокойненько занять чужое место и при этом не испытывать никаких угрызений совести, вины, как будто так и надо. Может быть, у русских на самом деле так принято?

- Здравия желаю! – оборвал его злые мысли звонкий голос.

Взамен гнусной рожи капитана между полками обозначилось прыщавое лицо младшего лейтенанта пацанячьего облика в новой форме с двумя медалями и с глазами, весело блестевшими на Вилли.

- Будем соседями, товарищ лейтенант, - определил он своё появление, забросил на верхнюю полку трость и неловко вскарабкался следом, плохо сгибая левую ногу. – Вот, задело, - объяснил он. – И надо же! Уже после войны. Какой-то юнец обстрелял наш патруль с чердака. Солдата – наповал, а мне вот по ноге досталось. Доктор сказал, зарастёт, ходить буду, только напоминать будет перед непогодой.

Улёгся, шумно устраиваясь, будто насовсем, постелив под себя шинель и положив под голову внушительный мешок, а на третью полку с трудом забросил тяжёлый чемодан с металлическими уголками. Повернулся к Вилли, чтобы завязать беседу, как это водится у впервые встретившихся пассажиров, но тот не хотел разговоров и лежал с закрытыми глазами, всё ещё ощущая неприятный душевный осадок от перенесённого оскорбления и собственного неожиданного срыва. Виной, конечно, были напряжённые нервы, непонятная обстановка и непонятные люди в ней, неясность как себя вести с ними. Было не до разговоров. Понял только, что ему будет трудно, если он не сумеет приноровиться к нахальству русских, не отличающихся, как видно, щепетильностью в отношениях между собой. Что его ждёт?