Коробка в форме сердца

— Лучше всего позвонить папе, — сказала она. — Отчиму то есть. До родного моего папы, конечно же, не дозвониться, он ведь мертв. Приемному папе звони. Он, если нужно, сам на машине сюда приедет и сам меня заберет. Только слово скажи. Он то и дело зовет меня своей маленькой луковкой: сплошные слезы от тебя, говорит. Милая поговорка, правда?

— К чему же его так утруждать? Долетишь частным рейсом.

— Нет-нет, самолетов не надо. Самолетом — слишком уж быстро. Летать на юг нельзя, на юг нужно машиной ехать. Или поездом. Нужно же поглядеть, как земля превращается в глину. И на свалки, полные проржавевших машин, — без этого тоже никак. И хоть пару-другую мостов проехать обязательно нужно. Говорят, злым духам, преследующим человека, через текущую воду дороги нет, но это все чушь. Вранье. Ты замечал когда-нибудь, что северные реки на южные не похожи совсем? Южные реки — цвета какао, пахнут болотом и мхами, а здешние, северные, черны и пахнут приятно. Сосновой смолой. Рождеством.

— Тогда могу отвезти тебя на Пенсильванский вокзал и отправить «Амтраком»[64]. «Амтрак» на юг не слишком быстро везет?

— Нет. В самый раз.

— Ладно. Стало быть, я звоню твоему па… отчиму?

— Может быть, мне лучше самой позвонить, — возразила Анна. — Тебе с ним разговаривать ни к чему.

Тут-то Джуду и вспомнилось, как редко она заговаривала о ком-либо из родных. Вместе они прожили больше года. Звонила ли Анна отчиму хотя бы раз — поздравить с днем рождения, рассказать, как поживает сама? Раз или два Джуд, войдя в фонотеку, заставал Анну у телефона за разговором с сестрой. Сосредоточенно хмурящая лоб, говорящая тихо, отрывисто, в то время она не походила сама на себя, казалась втянутой в какое-то муторное состязание, в игру, которой не понимала и не любила, но чувствовала за собой обязанность доиграть партию до конца.

— Но отчего ты не хочешь, чтоб я с ним поговорил? Боишься, что не поладим?

— Нет, грубить тебе или еще что-то вроде того он не станет, за это я не боюсь. Папа совсем не такой. Говорить с ним проще простого. Он всем и каждому друг.

— Тогда в чем же дело?

— Я с ним об этом еще не разговаривала, но знаю, заранее знаю, что он подумает о наших с тобой отношениях. Не одобрит он их. Во-первых, твой возраст, а во‐вторых — музыка… он такой музыки на дух не переносит.

— Ну да, эта музыка не для большинства. В том вся и фишка.

— Нет, он музыкантов не уважает вообще. Людей, настолько не любящих музыку, еще поискать. Когда мы были маленькими, он брал нас с собой в долгие-долгие поездки, куда его приглашали места под колодцы искать, и нам целый день приходилось слушать по радио одну болтовню. Все равно о чем. Как-то мы по его милости четыре часа без перерыва слушали станцию, передававшую только прогнозы погоды.

Неторопливо, задумчиво запустив два пальца в волосы, Анна подняла кверху длинную золотистую прядь, пропустила ее сквозь пальцы, выронила и продолжила:

— А еще имелся у него один фокус, особый фокус, жуть просто. Настроит приемник на кого-нибудь из этих святош-проповедников, насчет Иисуса горло дерущих, — на средних волнах их полно, и слушает, слушает, пока мы с Джесси не взмолимся: смени станцию, переключи. А он молчит, молчит, а когда нам уже совсем невтерпеж станет, начинает говорить сам с собой, повторять слово в слово, что проповедник по радио говорит, и в то же самое время, только собственным голосом, декламирует всю эту муть: «Христос Искупитель кровь пролил, погиб ради вас, а чем вы готовы пожертвовать ради него? Всеми оплевываемый, нес он на Голгофу свой крест, а какое бремя согласны взвалить на спину вы?» Как будто с той же бумажки читает. И так, пока мама не вмешается, не попросит прекратить. Не скажет, что ей все это надоело. Тогда он смеялся, выключал радио, но сам не умолкал. Сидит за рулем, бормочет себе под нос все, что проповедник ни скажет дальше, хотя радио-то молчит. Как будто в голове передачу слышит, принимает на пломбы в зубах. Я этого так боялась…

Джуд не ответил — во‐первых, ничего подходящего в голову не пришло, а во‐вторых, поди разбери, правда это или просто очередная, с иголочки новенькая навязчивая идея.