Король

Яков (грозно). Заставим, а не то всей мельнице капут!.. Так я говорю? Чем дальше мучиться, как мучились до сих пор, так уже лучше на каторгу. Хуже мельницы каторги не может быть.

Голоса. Верно, верно.

– И всех щенят его следует перебить…

^{Шум, гневные жесты.}

Иоська. Прошу маленького слова… Почему товарищ Мирон не говорит нам о сыне господина Гросмана, Александре? Мы знаем, что он демократ. Почему же мы его не видим здесь, среди нас? Какой же он демократ, если не идет против своего отца-эксплуататора?

Яков. Это ты, Иоська, правильно спросил!

Степан. Оно, правду сказать, неловко как-то.

Мирон. Сын Гросмана на нашей стороне. Он сегодня придет сюда, чтобы обсудить и решить, как нам дальше вести дело.

Иоська. Браво и браво. Я удовлетворен.

Яков. Значит, наша взяла, если сынишка Гросмана за нас.

Давидка (робко). Я, Мирон, вот что хотел сказать. Я бы… (Запинается.)

Яков. Дай ему по затылку, слова и пойдут.

Давидка (улыбаясь). Что я хотел сказать? Так, ничего не хотел сказать. Но… но что-то мира хочется. Понимаете, чтобы было тихо, спокойно. К чему этот крик? Ну хорошо, вот крик. Вот дитя дома плачет. Вот жена дома проклинает. Так уже хорошо? И господин Гросман тоже не маленький человек. Мы упрямимся и он думает: «Смотри-ка, они со мной хотят бороться!» Кто хочет, что хочет? Мы!.. Еще раз кто? Вот эти мы!.. Против кого? Против Гросмана!..

Иоська. Прошу маленького слова. Ты кончил, Давидка? Если нет, то продолжай.

Давидка. Я не кончил и я не начал. Я только говорю, пусть все будет сделано тихо, мирно. Мы евреи, и он еврей. Не скушаем друг друга. (Иоське.) Что? Ты говоришь, что здесь русские рабочие? Что же из этого? Разве они не люди? Они меня понимают. Правда, Яков, ты меня понимаешь?

Яков. Пошел ты к черту.

Давидка. Уже пошел… Ну а дальше? Что ты на меня смотришь, Иоська?

Иоська. Я смотрю на тебя оттого, что ты ничего не понимаешь в бедном рабочем. Когда я тебя выучу? Ты ведь набитый дурак, и я тебе сейчас докажу почему. Что такое, например, капиталист-эксплуататор? Ну что, что?..

Давидка. Знаю, знаю…

Иоська. Знаешь? Кушать ты знаешь! Капиталист-эксплуататор – это человек, который должен отнимать у рабочего прибавочную стоимость. Ну а что такое рабочий? А? Рабочий – это человек, который хотя не хочет, но должен отдавать капиталисту прибавочную стоимость. Не смотри на меня как баран перед смертью. Ты уже понял? Что же отсюда следует? Что рабочий должен бороться с капиталистом, пока не отнимет у него всю прибавочную стоимость. Осел, при чем же тут еврей? Вот тут ты, Давидка, второй раз дурак, и я тебе сейчас докажу почему. Если, например, еврей-капиталист выжимает прибавочную стоимость из русского и еврейского рабочего, а русский-капиталист выжимает прибавочную стоимость из еврейского и русского рабочего, то при чем тут нация? Когда я говорю, что монета не имеет нации, то ты это понимаешь. Почему же ты не понимаешь, что тот, кто любит монету, тоже не имеет нации?

^{Рабочие смеются.}

При чем же здесь слова: еврей и русский?..

Яков. Ловко отделал, Иоська. Мы все одно – что Степан, что Мирон.

Давидка (подумав). А почему русские устраивают погром?

Степан (погладив бороду. Сбивчиво). Да! Это ты правильно спросил. Это так.

Иоська. Дурак. Мы, бедные люди, рабочие, идем к одной цели. Русские и еврейские рабочие не враги. Они уже поняли свои общие интересы и рука об руку идут в бой со старым миром, чтобы его сокрушить. Я скажу так: русские и еврейские рабочие – братья!

Яков. Верно, – братья. Наш враг хозяин, а не еврей. Хозяину надо шею свернуть.

^Шум.

Шмиль. Ай-ай-ай! Братья!.. Это хорошо… Это по-еврейски!.. (Встает и бросает сапог.) Слушайте, дети… это по-еврейски. Степан, знаешь ты, что значит по-еврейски? Это значит по-человечески: всегда и везде еврейское было человеческое. Дети, люби врагов своих – кто сказал? Это мы сказали. И кто сказал – подставь правую щеку, когда бьют в левую? Вы говорите, что вы. Но это неправда… Тоже мы!.. Эти слова пахнут еврейской болячкой, еврейской кровью.

Давидка (благоговейно). Таки пахнет еврейской болячкой.

Иоська. Прошу маленького слова.