Король

Шмиль. Тысячелетия прижимали еврея, и он от боли скривил лицо и выкрикнул: люби врагов своих. Некуда было деваться, Степан. Люби врагов своих!.. Хорошо, но сейчас же проклял это, и оно стало чужим. Ай-ай, ай-ай и ай-ай-ай!.. Сказать правду нужно. Это было еврейским словом. А кто сказал – борись с поработителем своим? Тоже мы!.. Все хорошее, человеческое говорили мы и сейчас же дарили другим. Берите, мы не жадные. У нас столько есть, что всем людям хватит. Не мешай же, Иоська. Мы сказали: борись с поработителем своим, но это еще не по-еврейски!.. Но борись ты, угнетенный, рука об руку не только с евреем, а с русским, с французом, с поляком, против поработителей своих, – вот это по-еврейски. Тут еврей не скривил лицо и громко, Яков, и смело, Иоська, сказал: угнетенные, вот ваша дорога!.. Понимаете? Понимаете? И я еще должен сказать, Степан, что все станет еврейским!.. Нет, у вас таки будет своя суббота, у французов своя, у немцев своя, но дух, дух во всем будет жить еврейский. (Садится в волнении.)

^Шум.

Маня. Вам за это следует поцелуй, Шмиль. Вы всегда вмешиваетесь не в свое дело. Вы ведь известный сумасшедший. А я хочу видеть, как похоронят Гросмана. Дети!.. Надевайте-ка на него саван!.. Кладите же его в землю…

^{В это время в задних рядах начинается движение. Все оглядываются. Кто-то протискивается через толпу. Мирон бежит навстречу.}

Мирон. Это товарищ Александр, сын Гросмана. Пропустите товарища.

Эрш (пораженный). Сын господина Гросмана здесь!.. Сам сын господина Гросмана!..

^{Александра окружают рабочие, пожимают ему руку.}

Александр (звучным голосом). Товарищи!..

^{Все утихают.}

Товарищи!..

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

^{Столовая в доме Гросмана. Слышна игра на фортепьяно, звуки доносятся слабо. Музыка нежная, меланхолическая. Серый, тусклый день. Мельница окутана туманом. Ее контуры неясно выделяются. От теней столовая кажется печальной. Женя сидит на кушетке, повернувшись спиной к мужу. Этель, в капоте, сидит за столом, повернувшись к Розенову. Розенов, одетый с иголочки, взволнованный, ходит по комнате.}

Розенов. Не говорите мне, теща, об этой дурацкой революции. Я плевать хочу на нее. Вот этот скандал, который Женя устроила, хуже всяких революций. Мне никуда нельзя показаться. Понимаете, нельзя! Надо воспользоваться, теща, тревожными слухами и уехать месяца на два за границу с Женей. О нас забудут и перестанут сплетничать.

^{Женя кивает головой.}

Нет? (Грозно.) Нет?

Этель. Зачем так сердиться, Яков? Она ведь молоденькая. Ее надо попросить, приласкать. Ведь она у меня выросла в роскоши. Ты образованный, ты знаешь самые лучшие слова…

Женя. Как вы мне надоели… Все, все!.. (Повернулась в другую сторону.)

Розенов. Слышите, теща? Это ее постоянный жаргон. (Повторяет раздраженно.) «Как вы мне надоели»! Чем я вам надоел, принцесса?

Женя. Интеллигент, ставший биржевиком, – не человек!

Розенов. Слышите, теща, слышите? Четыре года я ей твержу: Женя, деньги! Женя, деньги и деньги! Вот результаты. Теща, вы знаете жизнь. Можно ли прожить без денег? И мужу нельзя об этом сказать жене!..

Этель. Что же делать, если она такая. Она у меня не жадная.

Розенов (возмущенный). Как – что делать? Вы должны другое говорить, если желаете ей добра. Сделайте ее жадной. Отнимите у нее платья, бриллианты, и она заголосит, как я голосил. Что делать? Вот я прошел школу и хорошо знаю, что нужно делать. Вам кажется, теща, что как только я приехал из-за границы с дипломом, то передо мной открылись все двери?.. Ошибаетесь. Я был беден, и со мной никто разговаривать не хотел. Ошибаетесь. Со мной, теща, не церемонились. Прошло три тяжелых года, пока я почувствовал под ногами почву.

Этель. Положим, всем приходится трудно…

Женя. Я краснею, когда слышу об этом. Сейчас пойдет рассказ о больнице. И он даже не подозревает, как это пошло.

Розенов. Пошло разыгрывать Софию Ковалевскую, когда, в сущности, ты хочешь того же, что и я.

Женя. Я хочу? А мои идеалы…