Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Провал высадки на Кибероне не только нанёс роялистам существенный ущерб, но и заставил их понять, что одно локальное восстание, сколь бы значимым оно ни было, не в силах воспламенить всю Францию, и ни появление принца крови, ни ненависть к Конвенту здесь ничего не меняют. Оно также показало, что на настоящий момент у эмиграции нет сил для того, чтобы отвоевать страну. Необходимо терпение, кропотливая работа по координации всех роялистских группировок и чётко продуманные планы. Но более всего необходимо завоевать на сторону монархии местное население.

Восстание в восточных департаментах так и не началось, генерал Гош без труда справился с высадившейся на Кибероне армией эмигрантов. Однако всё это не означало, что то стремление к восстановлению монархии во Франции, о котором шла речь применительно к первой половине 1795 г., не сохранялось в полной мере и после смерти Людовика XVII. «Без сомнения, число роялистов росло»{1306}, - писал про это время Ш. Лакретель, очевидец происходивших событий. Он явно не преувеличивал, то же самое тревожило и депутатов Конвента. 21 сентября Инар, находившийся в миссии в департаменте Вар, делился с Сийесом своими мыслями: «Именно нынешняя организация Республики и недействующая социальная машина в целом составляют силу роялизма и приведут к тому, что он может рано или поздно восторжествовать»{1307}.

Об опасности роялизма непрестанно писали и газеты. 1 фрюктидора III года (18 августа 1795 г.) в опубликованной в Moniteur статье говорилось:

Из Парижа. Все знают - как в Париже, так и по всей республике, каким новым опасностям подвергаются прямо в эту минуту патриоты и республика. Внутри страны все клики объединились, эмигранты возвращаются, шуаны и дети Иисуса{1308} появились в этой коммуне. Все их действия учитывают ту почётную бедность, которую французский народ столь долго терпит ради свободы.

Со всех сторон аристократия поднимает голову и дышит старым ядом даже на батальоны вооружённых сил. Наконец, говорят, что все партии, имевшие своих главарей с самого начала революции, пришли в движение, тогда как национальная партия остаётся нема и подавлена [...]

Вот короткое воззвание, которое распространяется в этот момент в деревнях вокруг Парижа и которое уже добралось до департамента Сена-и-Уаза:

«Французский народ, возвращайся к религии твоего законного короля, и у тебя будут мир и хлеб»{1309}.

Вместе с тем, читая различные газеты той эпохи, трудно избавиться от ощущения, что многие из них если и не симпатизировали роялистам, то по крайней мере делали все, чтобы вызвать подобные симпатии у населения. «До каких пор вы будете оставлять общественное мнение на милость газет, продавшихся аристократии и роялизму?» - спрашивал один из жителей Нерака в письме в адрес Комитета Общественного спасения{1310}. И его не сложно понять.

Для того чтобы быть в курсе всех новостей монархического движения, не надо было состоять в переписке с эмигрантами - хватало чтения газет. Там были опубликованы и подробные сведения о Веронской декларации, и обращение принца Конде к армии по случаю смерти Людовика XVII{1311}, и сообщение о том, что Конде отслужил заупокойную мессу по скончавшемуся мальчику{1312}, и даже письмо Папы Пия VI к Людовику XVIII{1313}. Широко обсуждались и роялистские мятежи - такие как восстание в Руане{1314}. Способ подачи материала также весьма показателен: в статье о Веронской декларации читаем, например, что новый король «обещает снисходительность и прощение: он требует восстановления древней монархии, которую представляет как единственный гарант свободы и собственности» {1315}. А памфлетисты могли позволить себе и большее, вплоть до того, чтобы высказаться в пользу Бурбона «как государя легитимного (какой бы худой монарх он ни был)» {1316}.

«Роялизм завоевывал общественное мнение, - отмечают Фюре и Д. Рише. - Слабо маскируясь, он утвердился практически в большинстве газет»{1317}. Однако подобная ситуация требует, на мой взгляд, отдельного комментария. Как могло случиться, что Конвент, жестко подавляя все выступления против своей власти и осознавая роялистскую опасность, одновременно закрывал глаза на промонархическую пропаганду?

Прежде всего, несомненно, велась и контрпропаганда, другой вопрос, в какой мере она достигала своего результата. На стремление связать воедино революцию, республику, отсутствие реальной свободы и нестабильность депутаты Конвента отвечали точно нацеленными контрударами. Выступая в Конвенте 1 фрюктидора (18 августа 1795 г.) от имени Комиссии одиннадцати, Боден говорил: