Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Для вас, роялистов, которые не могут представить себе Францию без господина, перед которым вы склоняете свои рабские головы, настало время дерзко поднять их на глазах остальной нации. Испробуйте по отношению к ней все интриги и все способы соблазнить её, чтобы вернуть обратно под то же ярмо. Представьте ей картину революционных бедствий: наша кисть не затушевывает её, мы делаем всё, чтобы с ними бороться и чтобы не допустить их возврата. А вы, что предложите вы своей родине? Новую революцию со всеми её ужасами, примеров которых вы немало найдёте и в истории монархии, которая вам видится, тем не менее, единственным убежищем от революционных волнений и единственным способом обеспечить всеобщее спокойствие{1318}.

Революционные пропагандисты пытались сыграть и на иных струнах: для того ли народ делал Революцию и преодолевал все трудности, чтобы сейчас добровольно отказаться от своих завоеваний? В качестве одного из примеров можно привести расклеенное в Париже{1319} и тогда же появившееся в прессе{1320} письмо некоего солдата Северной армии по имени Фронд, в котором говорилось:

Король для тех, кто сражался с тиранами и победил их! Для того чтобы вы добились своего, вам надо извести всех патриотов, назвав их террористами. Да, мы внушаем ужас (terreur) {1321} всем врагам нашей революции {1322}.

Правда, эффект прокламации скорее всего был снижен опубликованными тогда же сомнениями в том, что этот текст действительно написан солдатом; его авторство приписывали депутату Конвента Ж.-Б. Лувэ{1323}.

Ещё одним инструментом контрпропаганды было принижение значимости роялистского движения. Настоящий роялизм - иллюзия, замечал Bulletin républicain. Те, кто кричат о его опасности, хотят лишь анархии и гражданской войны. «Кто будет сегодня настолько сумасшедшим, настолько лишенным здравого смысла, чтобы поверить в возвращение старого порядка вещей таким, каким он был?»{1324} Промонархические настроения становились и объектом для шуток. Так, Le Censeur des journaux публикует из номера в номер диалоги между «Роялистом» и «Умеренным» такого, например, содержания:

Р.: Говорят, что надо быть либо идиотом, либо мошенником, чтобы верить в возможность республики.

У.: А мне кажется, что надо быть и тем, и другим разом, чтобы такое говорить{1325}.

Важнее, однако, иное: вопрос о цензуре был непосредственно завязан на проблемы свободы печати. Когда 12 флореаля (1 мая 1795 г.) по докладу М.Ж. Шенье был принят декрет, предусматривавший изгнание из страны за речи против Конвента или в пользу восстановления монархии и направленный в том числе против свободы печати{1326}, в прессе разразился скандал. Галлэ в из Courrier universel саркастически восклицал:

Говорят, что свобода писать, положившая начало революции, совершенно бесполезна для того, чтобы революцию закончить. Она даже опасна. Да, опасна - для тиранов. Поскольку только она может их победить. Станут ли писать опытные заговорщики - они же самих себя выдадут? Роялисты не те, что пишут{1327}.

Каждая попытка применения закона, направленного против журналистов, тут же вызывала ответную реакцию{1328}. «Свобода печати - самая великая, самая лучшая и самая полная школа, которую мы только можем иметь, к тому же она меньше всего нам стоит» {1329}, - говорилось в одном из памфлетов. Вероятнее всего, власти осознали, что позволить себе и дальше настраивать против Конвента общественное мнение они просто не могут: закону суждено было работать вполсилы.

Кроме того, и среди депутатов многим претила сама мысль об ограничении свободы прессы, и они нередко высказывались подобно Бодену:

Пишут, что шуанские и анархические журналы продолжают безнаказанно нападать на законодателей и правительство. По правде говоря, граждане, мне кажется, что вы слишком мало верите в стабильность республики и конституции{1330}, если вы опасаетесь, устоят ли они перед чтением памфлета{1331}.

Цензура устойчиво ассоциировалась с временами диктатуры монтаньяров, когда свобода слова была существенно ограничена. В архивах сохранился любопытный диалог, присланный одним из российских информаторов во Франции. По его словам, он весной 1795 г., будучи в Бургундии, обратился к встреченному им крестьянину с вопросом: «Ну что, вы наконец-то счастливы после падения Робеспьера?» И услышал в ответ: «Увы, месье, при Робеспьере мы страдали и не осмеливались об этом сказать, а после его смерти мы страдаем и смеем об этом говорить». «Вот в двух словах современное положение дел во Франции», - добавляет агент{1332}, и при всей его очевидной тенденциозности приведенные слова видятся мне достаточно показательными.