В апреле 1799 г. состоялись выборы в Законодательный корпус. Они вновь сопровождались многочисленными нарушениями и, как и в 1798 г., принесли победу неоякобинцам. Но если тогда благодаря перевороту 22 флореаля VI года (11 мая 1798 г.) выборы в ряде департаментах были кассированы и более сотни левых депутатов лишились своих мандатов, то теперь ситуация сложилась иначе. Собравшийся 20 мая новый состав депутатов потребовал у Директоров отчёт за многочисленные военные поражения и унижение Законодательного корпуса. На новое противостояние с Советами Директория не решилась. Войдя в неё в начале июня, Сийес договорился с Баррасом, и 30 прериаля VII года (18 июня 1799 г.) был произведён очередной государственный переворот: при поддержке Советов и армии из Директории был исключен Трейяр, а затем Мерлена (из Дуэ) и Ларевельера-Лепо, которых депутаты обвиняли в прошлогоднем перевороте, заставили «добровольно» подать в отставку. Уступив силе, оба заявили, что уходят не из страха, а ради блага Республики{2211}
. На их места были избраны Луи-Жером Гойе (1746-1830) - депутат Законодательного собрания и министр юстиции времён Конвента, Пьер-Роже Дюко (1747-1816) - депутат Конвента и цареубийца, а затем депутат Совета Старейшин, Жан- Франсуа Мулен (1752-1810) - революционный генерал, не раз сражавшийся с роялистами. Также были заменены многие министры.Поражения на фронтах спровоцировали и принятие 24 мессидора VII года (12 июля 1799 г.) так называемого Закона о заложниках, разрешавшего властям тех департаментов, где имели место убийства по политическим соображениям или восстания, брать в заложники родственников эмигрантов и других подозреваемых в совершении соответствующих преступлений. В ответ на эти меры возросла активность роялистов, начались мятежи. Р. Дюпюи писал: «В 1799 г. победы коалиции в отсутствие Бонапарта заставили республиканские армии отступить как в Италии, так и в Голландии, Германии и Швейцарии. Столь давно ожидаемый шанс, казалось, выпал, роялистские агентства докладывали о состоянии общественного мнения, на Западе руководители [мятежа], почти все дворяне, договорились нанести совместный удар по главным городам региона, от Ле Мана до Нанта и Сен-Бриё»{2212}
.Летом 1799 г.
Этот момент наиболее важен и для Франции, и для Европы. Революция превратилась в лабиринт, в котором все её сторонники не знают, где искать путеводную нить; Республика склонится либо к анархии, либо к королевской власти{2213}
.В начале августа разразился роялистский мятеж в Тулузе, провинции юга вспыхивали одна за одной. В середине октября полыхнула Вандея, хотя размах военных действий там и был куда скромнее, чем во время первой и второй вандейских войн{2214}
.«Французские армии терпели поражения и отступали под ударами соединенных сил коалиции. Осенью 1799 г. правительственная власть была почти иллюзорной. Правительство Директории было не только окружено всеобщим презрением - оно само себя чувствовало настолько беспомощным, что искало любой возможности поскорее спихнуть кому-нибудь власть, каким угодно способом сойти со сцены [...] Пять лет правления термидорианцев привели страну к состоянию почти неизлечимого недуга - расстройству экономики, финансов, общему развалу административного организма, систематическим нарушениям конституционных основ, беззаконию, произволу, глубокому общественному недовольству, всеобщему разочарованию»{2215}
.Образные строки Манфреда содержат в себе, разумеется, изрядное преувеличение, однако и роялисты видели ситуацию схожим образом. Им казалось, что победа буквально в одном шаге, нужно лишь грамотно распорядиться открывающимися возможностями. Седьмой год существования Республики должен был стать последним. В донесениях английских информаторов говорилось, что у Республики нет сил даже на то, чтобы подавить восстания внутри страны:
Франция в настоящий момент устала от славы и нищеты, от свободы и рабства, она истощена, у неё нет ни торговли, ни денег [...] Поражение флота показало ей, что она не непобедима. Восстание во многих департаментах заставило подозревать, что цепи свободы{2216}
могут быть разбиты так же, как и цепи рабства, она ненавидит своих хозяев, поскольку они не соблюдают даже ту смешную конституцию, которая рассматривалась как убежище после бури{2217} и которая оказалась лишь пропастью, поглотившей таланты и добродетели{2218}.