Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

как покушающиеся на нашу власть, противоречащие конституции королевства и изданные без должных на то полномочий все акты, относящиеся к разряду конституций, декретов, законов, подзаконных актов, инструкций, договоров, прокламаций, а также все остальные,

выпущенные революционными законодательными органами, начиная с Национального собрания (с оговоркой, что король оставляет за собой право сохранить те из них, которые сочтёт полезными){2455}, то, к примеру, «Проект декларации о временном восстановлении судов» предусматривал, что до поры до времени всё это законодательство сохранится, за исключением постановлений, направленных против религии, королевской власти, эмигрантов и верноподданных, браков и разводов{2456}. В сопровождающей этот проект записке вновь повторялись мысли Курвуазье о том, что было бы странным сохранить законодательство, роялистам неизвестное, а также высказывалось предложение по всем гражданским делам адресоваться к римскому праву, а по уголовным - к ордонансу 1670 г. Однако не сложно представить себе, насколько реально было последовать этому совету, особенно с учётом намерения сохранить на своих местах большинство назначенных в годы Революции судей.

Вместе с тем подготовленные в окружении короля документы позволяют судить о том, какие разделы революционного законодательства должны были бы подвергнуться отмене в первую очередь. «Проект эдикта о подтверждении государственных актов, изданных во времена смуты»{2457}, устанавливал, что все приговоры, вынесенные судьями, не имевшими на то полномочий, объявляются недействительными, в частности, касающиеся свободы или имущества подданных. При этом все приговоры по гражданским делам временно остаются в силе, а по уголовным - даруется разрешение подавать апелляцию в суды высшей инстанции, даже если приговоры были вынесены судом последней инстанции. Если приговор был вынесен за верность религии или законному правительству, в постановлении это обязательно должно быть отмечено, чтобы приговорённый или его семья могли этим гордиться. Дабы не ждать, пока будут восстановлены парламенты, полномочиями по пересмотру дел временно наделялись генеральные прокуроры или их заместители. В то же время ряд решений должен был оставаться в силе и далее: всё, что касалось свадеб, крещений, похорон и других актов гражданского состояния, все завещания, брачные контракты, акты о разделе имущества, наследовании фьефов и ограничениях обычного права.

Одним из самых сложных вопросов, как показала ещё Веронская декларация, был вопрос об амнистии. В то время конституционные монархисты и английское правительство старались убедить короля распространить своё милосердие и на тех, кто был повинен в смерти членов королевской семьи. Все они во многом ломились в открытую дверь: Людовик XVIII не мог объявить об амнистии цареубийцам публично, однако это отнюдь не означало, что он не готов был им её предоставить, если они внесут весомый вклад в дело восстановления монархии.

19 июля 1795 г. король писал принцу Конде, что по таким случаям хотел бы принимать решение лично: «Важные услуги - слова громкие, и их применение я оставляю только за самим собой»{2458}. Лорд Макартни, в свою очередь, докладывал, что король готов в определённых случаях сделать исключение для цареубийц, разве что не хотел бы, чтобы они оставались во Франции. По словам Макартни, Людовик XVIII не против разрешить им со всеми их состояниями эмигрировать в Америку, поскольку ему кажется, что и они сами этого захотят, и Америка их примет{2459}. В эпоху Реставрации именно этот вариант и будет реализован: правительство вышлет цареубийц из страны, но сохранит им жизни, а для некоторых даже сделает исключение и разрешит им остаться.

15 октября лорд Макартни сообщал по результатам переговоров с королём и членами его Совета:

Агентам Короля во Франции было разрешено разъяснять его декларацию и говорить, что он не мог не сделать исключение из амнистии для цареубийц, хотя могут быть такие услуги, чтобы даже им обеспечить его Милосердие{2460}.

Как ни удивительно, за всеобщую амнистию выступила даже дочь Людовика XVI. В январе 1796 г. она писала королю из Вены: