Король без завтрашнего дня

«— Обнимите-ка меня, друг мой! Я только что из комитета по образованию; и вот представьте себе, мамашу Дюшен назначили гувернанткой маленького дофина!

— Правда, что ли, мать твою?

— Честное слово, так и есть, грубиянчик ты мой.

— Да уж, жена, хреновенькая тебе досталась работенка.

— Ну, с твоей помощью я справлюсь, ведь так?

— Перво-наперво не спускай с мелкого засранца глаз и ходи за ним как тень — ежели ты за ним не уследишь, он выскользнет у тебя из рук, как иголка.

— Хорошо, буду смотреть в оба.

— Не позволяй никому к нему приближаться, кроме его толстяка-папаши, блондинки-мамаши и зануды-сестрицы. А за остальными следи во все глаза, просматривай насквозь, сверху донизу — в особенности долгополых. Они вечно вокруг него так и вьются! Скажи королю, что попам незачем совать свои чертовы носы в образование дофина! Это раньше так было, а теперь не то. Попы своими наставлениями калечат мозги. Сыну короля нужен один-единственный катехизис — кодекс гражданина. Человек равен человеку, но семилетний мальчишка еще не человек. И голубая лента через плечо ему ничего не прибавляет. Слышишь, хозяйка? Передавай это мелкому Капету от меня почаще и лупи его линейкой по рукам, ежели он вдруг начнет из себя воображать. А коли засранец будет грозиться, что пожалуется мамаше, всыпь ему хорошенько по заднице. Королевские дети должны воспитываться строже, чем все остальные. Так что не спускай ему ни одной провинности.

— Черт возьми, и правда, муженек, хлопотная это работа — воспитывать королевского сынка!

— Не робей, жена! Я тебе буду помогать время от времени».

Итак, Эбер представлял себе разные варианты будущей участи дофина: от республиканского воспитания до «подмены». Его предосторожности стали результатом его собственных вымыслов. Напомним, что, приехав в Париж в 1780 году и обосновавшись на улице Кордельеров, он завел знакомство с консьержкой Мари-Жанной, а потом поженил ее и башмачника Антуана Симона. Эта парочка служила ему постоянным источником вдохновения для написания памфлетов. В сентябре 1793 года, замыкая круг выдуманного им самим два года назад антикоролевского сценария, Эбер настоял на том, чтобы Людовик XVII был отдан на воспитание чете Симон.

Все, что было написано об этом ребенке, произошло буквально, слово в слово.

«— Впрочем, главное — как следует присматривать за мелким паршивцем, чтобы его не уволокли у нас из-под носа! Надо охранять всех наших Капетов, словно святые реликвии для изгнания бесов! Так что, жена, будь как курица на яйцах! Не позволяй никому приблизиться к цыпленку, а то он уже хлопает крыльями. Приучить его к нашим обычаям — это будет хороший удар для тех аристократишек, что уже тянут руки к дофину, собираясь его украсть.

— Пусть только попробуют! Я им глаза выцарапаю!

— Лучше выдрать им когти и залить в глотку свинец. Вот ведь сволочи! Это из-за них нам придется спрятать чертову королевскую семейку подальше — в Венсанскую башню, к примеру. Чтобы не приходилось держать ушки на макушке днем и ночью, может, и правда стоит отправить папашу, мамашу и молокососа под охрану стражников из предместья Сен-Антуан? Пусть они там живут, едят и пьют в свое удовольствие, но выходить — ни-ни!»

Однако Эбер и его санкюлоты придумали кое-что даже серьезнее Венсанской башни — тюрьму Тампль. Можно лишь изумляться тому, как смог Эбер предсказать двумя годами раньше все, что затем воплотилось в жизнь вплоть до мельчайших подробностей, — разлучение дофина с матерью и передачу его на воспитание чете Симон, с наказом промывать ему мозги идеями всеобщего равенства.

Как же Эберу это удалось?

Ответ прост: он всего лишь сформулировал в памфлете свое собственное желание, и этот сценарий показался ему таким удачным, что он решил его реализовать, забросив сочинительство ради действия. Теперь ему хотелось быть не герольдом санкюлотов, а их вождем. Говорят, слово «собака» не кусается; однако если сочинения Эбера не делают из него убийцу, они тем не менее разоблачают его как автора преступления.

Анри вернулся на свое место в огромном читальном зале, немного постояв в последних лучах солнца, проникавших сквозь широкие окна, уже потускневшие, в тщетной надежде согреться. Зал был пуст: недавно началась трансляция футбольного матча.

Писателей никогда не слушают, подумал Анри. Никогда не верят тому, что они говорят. Никто не думает, что Селин на самом деле был так зол на евреев, а маркиз де Сад так издевался над Жюстиной. А зря. Писатели на самом деле совершают все те мерзости, о которых пишут.

~ ~ ~

В начале 1791 года Эбер захотел стать регентом при маленьком дофине. Чтобы осуществить этот замысел, нужно было всего ничего: избавиться от короля и королевы. Однако на тот момент народ любил короля, и, следовательно, папаша Дюшен тоже его любил. В марте 1791 года он глубоко расстроился, узнав о болезни Людовика XVI:

«Черт, ничего-то мне теперь не в радость: вино кажется горьким, от табака меня тошнит. Мой король, мой славный король заболел!»