Король без завтрашнего дня

— Я вас больше не вижу… Папа задернул занавес и сказал, что все прошло удачно… Он был счастлив, и я тоже, я его обнял, он посадил меня на колени… Я сказал: «Папа-король!» А он велел: «Не называй меня так, я месье Дюран. А мама — мадам Роше. А тебя зовут Аглая». Я сказал: «Нет, я не хочу, чтобы меня звали как девочку!» «Я надеюсь, что все наши страдания не окажутся напрасными», — сказала мама. «Вот увидите, — сказал папа, — как только я снова усядусь на коня, все будет совсем по-другому». Потом засмеялся и добавил: «Представляю, какая будет физиономия у Лафайета, когда он узнает!» Тогда мы все стали смеяться и гримасничать, изображая месье Лафайета… Я сказал папе, что хочу пойти на войну вместе с ним, когда мы прибудем в Монмеди. Но он сказал, что никакой войны не будет и что восторжествует разум. «Спите, — сказал он мне, — когда вы проснетесь, История снова войдет в свое русло». И крепко прижал меня к себе.

~ ~ ~

— Я хотел, чтобы папа приказал месье Шуазелю стрелять в тех людей в Варенне, которые помешали нам уехать в Монмеди. Я хотел, чтобы их убили, Боже меня прости… Но папа не отдавал никаких приказов, он был таким же, как раньше — усталым… Ему нужно было сказать всего одно слово, чтобы убили этих людей, но он ничего не сказал… Я тогда подумал: пусть бы он умер, тогда я бы стал королем и сказал вместо него: «Стреляйте! Стреляйте! Убейте их всех!» Но папа ничего не сказал, и нам пришлось возвращаться. И в каждом городе, повсюду, люди хотели нас убить, а тех, кто нас любил, кто просто хотел нас поприветствовать и побежал за каретой с криками «Ваши величества! Ваши величества!», стражники схватили и отрубили им головы, а потом показали головы нам… Мама плакала, и я тоже… А потом папа уснул, так крепко, что я подумал, что он умер. Я испугался и наклонился к его лицу; он дышал… Я положил голову ему на колени, пока мама говорила — она все время о чем-то говорила с революционерами, которые сели с нами в карету. Потом, кажется, я уснул, потому что мне показалось, что вокруг волки. Они просовывали головы в окна кареты и норовили своими зубами вцепиться маме в платье, но никто этого не замечал, — наверно, это был сон, и я закричал, чтобы проснуться. Мама была здесь, она разговаривала с революционерами, чтобы они нас не убили, а они смеялись, как голодные волки. Мама сказала, что это был просто плохой сон. «Это мы-то волки? — смеялись они, — что же этот малец нас так обижает?» Мама сказала, что хочет указать им путь разума, именно так и сказала: «Я хочу указать вам путь разума». А они сказали, что она будет висеть на фонаре, потому что захотела удрать. Папа сказал, что мы не хотели удрать, а потом снова появились волки, и мне приходилось все время широко раскрывать глаза, чтобы волки исчезли. Они все время щелкали зубами и хотели укусить маму, они ей не верили, но не убили ее потому, что она все еще оставалась королевой, или потому, что я там был. А потом они посадили меня на колени к месье Петиону, от него воняло, мне захотелось его убить, но я не мог, потому что мне не дали мою шпагу… Он гладил меня по голове, нюхал мои волосы и смеялся. Говорил, что я вкусно пахну.

~ ~ ~

Вернувшись в свои апартаменты в замке Тюильри, Людовик XVI написал в дневнике полный отчет о злополучной поездке:

«21, вторник — отправление из Парижа в полночь, прибытие в Варенн и остановка в одиннадцать часов вечера. 22 — отправление из Варенна в пять или шесть часов утра, завтрак в Сен-Менехольд, прибытие в Шалон в десять вечера, ужин и ночлег в старинном здании Интендантства. 23 — в одиннадцать с половиной утра прервали мессу, чтобы ускорить отъезд, завтрак в Шалоне, обед в Эпернейе, прибытие комиссаров Учредительного собрания в порт Венсон, в одиннадцать вечера заснул в кресле. 24 — отправление из Дормана в семь с половиной утра, обед в Ферре-су-Жуарр, в одиннадцать вечера — прибытие в Мо, ужин и ночлег в резиденции епископа.

Суббота, 25 — отправление из Мо в шесть с половиной утра, прибытие в Париж в восемь утра, без остановок по пути. Воскресенье, 26 — ничего примечательного. Месса в галерее. Сегодня понедельник, 28. Выпил молочную сыворотку».

Дневник Людовика XVI так никогда и не стал собранием охотничьих историй, как того хотелось бы королю.

Запись от 6 июня 1789 года: «Месса в девять вечера; молитва с явлением святых даров; погребение сына. Ни с кем не виделся».

Такое умолчание о серьезных вещах имеет нечто общее с поэзией, и выражение «ничего особенного» в дневнике короля наутро после 14 июля отнюдь не похоже на притворно-сдержанную охотничью похвальбу. «Ничего» Людовика XVI очень многозначительно, а фраза «ничего примечательного» после возвращения из Варенна лучше всяких излияний свидетельствует о полном крахе любых надежд.