Король франков

Тронув коня, всадник бросил взгляд налево и покачал головой: ещё одна церковь и тоже в развалинах. Когда он подъехал к берегу реки, следов разрушения уже не было видно; видимо, заново отстроили одну церковь, другую... Можер насчитал четыре по левую руку, а по правую — одну, да и то вдали, близ улицы, ведущей на запад, и обнесённую длинной стеной. В этом месте ещё со времён Меровингов проводились ярмарки, а церкви, о которых говорилось вначале, назывались: Сен-Жан-ан-Грев, Сен-Жерве, Сен-Проте и чуть дальше Сен-Поль де Шан. Названий этих Можер, конечно, не знал, зато сразу догадался, что перед ним Большой мост, который и вёл на остров. Но прежде чем двинуться дальше, нормандец снова стал вспоминать, о чём говорила Вия, и поглядел влево, по ту сторону моста. Те же церкви, колокольни, базилики и меж ними дома.

   — Всё, как она рассказывала, — пробормотал Можер. — И где-то там, в этих домах, жил Ландри, восьмой епископ Парижа. Однако, клянусь святым Михаилом, мне нет никакого дела до этого попа, хотя он и построил на другом берегу Божий дом для больных. Полюбуюсь лучше королевским дворцом, вон он, справа, видны его колонны из-за стен и окна меж ними. В одном из них сейчас, наверное, Гуго, а в другом мать. Кажется, ждёт не дождётся сына, который вместо того чтобы обнять её, стоит здесь перед мостом и таращится на эти стены и башню перед ним!

И Можер въехал на большой деревянный мост, связывающий остров с болотистым правым берегом Сены, откуда расходились на запад, север и восток три дороги — К Руану, в Лиль и на Шалон.

Миновав мост, он очутился на улице Лантерн, за ней тянулся Еврейский квартал с двумя церквами по левую и правую сторону, далее шла улица Пти-Пон или Малого моста, где с раннего утра и до сумерек гудел, будто рой пчёл, Хлебный рынок. Но Можеру сюда не надо было, и он с середины улицы Лантерн повернул вправо на улицу Драпри, которая вела, как он и догадался, к королевскому дворцу.

И тут, не проехав и двадцати шагов, он увидел сборище людей, окружавших большой деревянный крест на возвышении (на этом месте два века спустя, возведут церковь Сент-Круа). К этому кресту был привязан обнажённый до пояса человек. Сбоку стояли палачи с кнутами в руках и ждали сигнала к началу экзекуции. Знак должен был подать какой-то вельможа, стоящий впереди всех. Оба истязателя, подняв кнуты, глядели на него, а за его спиной и по сторонам толпились, молча взирая на осуждённого, горожане.

Можер догадался, что привязали какого-то монаха: его ряса, разодранная, свисала с пояса. Нормандец хмыкнул и пожал плечами: так, мол, ему и надо, видно, донял кого-то из господ своими баснями или нравоучениями и теперь получит по заслугам. Никогда не испытывавший к представителям духовенства ничего, кроме презрения, а в данном случае абсолютно равнодушный, Можер хотел уже отправиться дальше, как вдруг осуждённый воскликнул, обратив лицо к небу:

   — Архангел Михаил, молю тебя, укрепи моё тело и дух мой!

В это время вельможа дал знак, и на спину монаха посыпались, один за другим, хлёсткие удары свистящих кнутов.

Можер вздрогнул. Вот так монах! Просит милости у неба. И к кому же обращается? К архангелу Михаилу, покровителю викингов!

И нормандец, тронув коня, подъехал к кресту.

   — Что здесь происходит? — крикнул он, обращаясь к палачам. — Кто позволил вам истязать этого человека?

Оба, застыв с раскрытыми ртами, воззрились на громадного всадника с тяжёлой плетью в руке, словно на выросшего вдруг из-под земли Геркулеса, держащего в руках извивающуюся гидру. Потом, переглянувшись, уставились на того, кому повиновались.

   — Что тебе надо, всадник? — недовольно спросил тот, враждебно глядя на непрошеного защитника. — По какому праву ты вмешиваешься в дела Церкви и мешаешь слугам господа вершить его суд?

   — Я желаю знать, что этот человек натворил. Так ли велика вина несчастного, чтобы слуги господа вместо вразумления стегали его кнутами?

   — Почему я должен отвечать тебе, я, Нитгард, племянник парижского епископа? — громко вопросил начальник обоих истязателей. — Кто ты такой?

   — Сын герцога! И я требую ответа!

Племянник епископа несколько поостыл. Не стоило ссориться с мирской властью, и без того она в Сите с духовной не в ладах. Он покосился на Можера. Кто же он такой, этот Голиаф, и сколь велика его власть, если он так дерзок? Он поинтересовался:

   — Какого герцога?

И получил ответ:

   — Здесь спрашиваю я! И решать буду тоже я! Но если тебе желательно знать, то я сын Ричарда Нормандского.

   — Норманны! Норманны!.. — сразу же заволновалась толпа, и тотчас все стали озираться, трясясь от страха, что викинги захватили Париж. Иные поспешили незамедлительно исчезнуть.

   — А теперь отвечай, кто это? — продолжал Можер, кивая на осуждённого, спина которого к тому времени уже покрылась рубцами и стала кровоточить.

   — Некий монах, смеющий критиковать Священное Писание, — послушно ответил Нитгард.

   — Библию, значит? — криво усмехнулся нормандец. — Хороши же ваши монахи, коли восстают против Бога. В чём же его прегрешения перед Церковью?