Король франков

– Как! Ты уже пробуешь двигать рукой? – изумился Вален, поглядев в это место. – Не советую. Потерпи немного, не то разбередишь раны, и они откроются. Монахиня дала тебе выпить то, что я прислал? Старые корпии поменяла? Кстати, почему ее не видно? Она ушла?

– Да, Вален, – пробормотал Можер. – Кажется, она пошла умыться. Но как только вернется, я скажу ей…

– Это будет не скоро, – оборвал его врач и решительно направился к кровати. – Знаю я, как умываются женщины, а потому сам сейчас займусь врачеванием.

– Нет, не утруждай себя, – попытался остановить его Можер, – лучше позаботься о других. Изабелла, право же, скоро вернется…

Но Вален, не слушая, уже протянул руку к стулу, который хотел подвинуть, чтобы сесть поближе. И вдруг рука его замерла в воздухе: он увидел на спинке стула доказательство того, что сестра Моника явно не торопилась идти умываться. Застыв, Вален выразительно поглядел на Можера. Тот, улыбнувшись, лишь слегка приподнял брови. Вален понимающе кивнул и сделал шаг назад, говоря при этом:

– А впрочем, пожалуй ты прав и мне не стоит вмешиваться. Свое дело я сделал, теперь пусть она поухаживает за тобой, ведь ей, насколько я понимаю, это доставляет удовольствие? Но не забудь напомнить, пусть регулярно дает питье. А вечером я приду – сменим еще раз корпии и осмотрим раны. Но в случае чего пусть твоя Изабелла немедленно идет за мной: все же со здоровьем шутить не следует.

И Вален, покосившись на покрывала, улыбнулся, покачал головой и ушел.

Едва закрылась за ним дверь, Изабелла вынырнула из своего укрытия.

– Боже мой, я чуть не задохнулась, – были ее первые слова. – А какого страху натерпелась! Если бы он увидел меня… Что подумал бы он о невестах Христовых, которые, давая обет целомудрия, отреклись тем самым от всего мирского?

– Это правда? – спросил ее Можер.

– Что? – не поняла Изабелла. – О чем ты?

– Что ты влюблена в меня?

Она долго молчала, не зная, как ответить. Потом, вся во власти своего искреннего чувства, приподняла голову и, чуть не касаясь его губ, прошептала:

– А разве ты сам этого не видишь?

Их губы слились. То был второй в жизни поцелуй Изабеллы, и она отдалась ему страстно, самозабвенно, вложив в него всю нежность и пылкость, которые диктовала ей юная, неискушенная еще плоть.

– Видишь, какая я, – нежно водила она пальчиками по лицу Можера. – Ты хотел меня увезти, а я сама пришла к тебе.

– Моя Изабелла… – прошептал нормандец, и она вновь обняла его, положив голову ему на грудь и вдыхая сладкий запах его тела.

Глава 16 Воля небес

Вскоре Изабелла ушла, сказав, что ее звал король.

Можер недоумевал: что надо королю от монахини? И зачем он приходил ночью? Уж не хочет ли запретить ей приходить сюда? От этой мысли нормандец пришел в негодование. Еще чего! С какой стати? Разве она плохая сиделка и не помогает тем самым Валену, у которого и без того хватает забот? Да и с чего вдруг вздумалось монарху вмешиваться в его личную жизнь, ведь ему так хорошо с сестрой Моникой и он быстрее поднимется на ноги под ее присмотром! Вместо этого, что же, его хотят оставить одного умирать в этой комнате, где, кроме него, нет ни души? И Можер решил, едва появится король, потребовать, чтобы Изабелла осталась.

Перед уходом сестра Моника дала выпить раненому куриный бульон, а потом напоила целебным отваром, и теперь правнук славного Роллона чувствовал себя значительно лучше. Жизнь возвращалась к нему и, хотя раны продолжали ныть, ему захотелось петь. Сделать этого, конечно, он не мог, тем не менее чувствовал, как голос мало-помалу возвращается.

Внезапно Можер поймал себя на том, что думает о сестре Монике. Вначале он решил, что не стоит уделять их отношениям особенного внимания: подумаешь, мало ли таких было у него? И чуть не каждая объяснялась в любви. Возьми хоть Вию. Или Эмму. Но тут… – и брови нормандца едва не сошлись на переносице – …тут было нечто иное. Что именно, он так и не смог себе объяснить, как ни напрягал мозги. Но чувствовал, что эта юная монахиня буквально ворвалась к нему в душу, будто свежий ветер заполнил душное помещение, вытеснив оттуда затхлый воздух, да так и остался там, не позволяя ничему иному занять свое место. За то немногое время, что они были вдвоем, она заставила его восторгаться собой, думать о себе, быть может, даже любить… Но последнее было чуждым, неизвестным Можеру чувством, весьма далеким от понимания его власти над разумом. Он всегда хохотал, когда говорили о любви, и не понимал, почему люди безумствуют, одержимые ею, почему совершают чудеса, подвиги, теряют голову, порою даже не жалеют жизни, опьяненные ею, у нее в плену! При этом они нисколько не жалеют о том, что уже не владеют собственным сердцем, оно отдано другой, перед которой они стоят на коленях, готовые целовать ей ноги, а поймав ее благосклонную улыбку, едва не сходят с ума от счастья.