Король франков

Она вернулась, подошла к кровати отца Рено, поправила подушку и, зевнув, подумала, что неплохо бы прилечь, не так уж много у нее сил, а завтра, похоже, будет беспокойный день. И тут же встрепенулась и, по привычке описав крест, встревоженно поглядела на другую кровать. Нет, не до сна сейчас, как бы не проспать свою любовь. Ведь нормандец может проснуться и попросить пить или пошевелится во сне и собьется при этом одна из повязок… Да мало ли что еще? Хороша же она будет в роли сиделки, которая уснула, да еще и развалившись на чужой кровати! И Изабелла, тряхнув головой и отогнав сладостные мысли о сне, вновь уселась на стул. Чтобы чем-то занять себя, стала вспоминать.

О детстве ей думать не хотелось, ничего хорошего там не было: бесконечные упреки, ругань и издевательства. Что еще можно увидеть от неродных матерей? Монастырь стал для нее избавлением. Здесь никто не оскорблял, не попрекал лишней тарелкой супа и не выгонял на мороз колоть дрова. Сестры были добры и обходительны с юной послушницей, видно, самим приходилось когда-то нелегко, а настоятельница сразу же приняла в ней живое участие, постаравшись заменить ей мать. Да так оно и было. Называя ее матушкой, никто из монахинь не кривил душой, и такое обращение, рекомендованное уставом и одобренное Господом, было мило их сердцам, отринутым миром.

Они безропотно выполняли предписания монастырской жизни, строго по времени вставая по утрам, совершая молитвы и свято чтя память святых. По праздникам, когда аббатиса запиралась у себя в келье, усердно молясь Богу, а потом отдыхая, монахини гурьбой высыпали во двор и предавались своим нехитрым девичьим развлечениям. Они бегали друг за дружкой, купались в маленьком монастырском прудике, собирали на лужайках цветы и плели венки. Потом либо занимались рукоделием, либо, усаживаясь в кружок, делились своими чувствами – женскими секретами и воспоминаниями из далекого детства, как правило, безрадостными.

И вот всему этому пришел конец. Враг ворвался в обитель и разрушил, предал огню и мечу их безмятежный мирок, растоптав самое святое, что было у них – их дом, маленькое божье царство. Черные сердца сарацин не дрогнули, когда они срывали иконы и бросали их в огонь; хищные губы нечестивцев растягивались в плотоядных улыбках при виде невест Христовых, ушедших от мира и посвятивших себя Богу. Их руки, держащие кривые мечи, не знали жалости, когда они отрубали головы юным послушницам – невинным ангелам, не успевшим, не сумевшим познать радость жизни. И, молясь в последний раз Богу и с его именем на устах, прощались они с миром, вверяя свою душу царю небесному.

Об этом Изабелла узнала от тех оставшихся в живых монахинь, которых привезли оттуда. Боже, какими перекошенными были их лица, какой страх читался в глазах! А их тела?.. Они были в крови, и у этих девочек не было ни сил, ни времени, чтобы смыть с себя эту девственную кровь… Изабелла цепенела от ужаса, слушая это. Одному Богу известно, сколько проклятий призвала она тогда на этих неверных, орды которых где-то там, далеко, и на головы их матерей, из чрева которых выползают на свет такие чудовища. Но что проклятия, если б не сила, которая сокрушила врага, развеяла по ветру пестрые тюрбаны и отомстила за них, невинных! И сила эта, этот ангел мести – франки! Ее народ! Он отомстил за поругание, за смерть безвинных. И впереди всех – нормандец! В глазах его огонь ненависти, в руке он держит меч правосудия, а конь стрелой летит на врага! Можер! Ее возлюбленный! Теперь уже не грех так сказать. Сколько же врагов он уничтожил! Сколько сил отдал, чтобы отомстить, не жалея своей крови, думая о ком угодно – воинах, монахинях, лошадях, – только не о себе! Сколь же он силен, благороден и смел, коли жертвовал собой во благо другим!

Изабелла глядела на восковое лицо Можера и не могла удержать слез. Не напрасно, значит, ее девичье сердце трепетно забилось в груди, когда он приезжал к ним в монастырь. И любовь, которая его зажгла, не была минутной прихотью, миражом и, несмотря ни на что, не являлась для нее чем-то запретным. Уже тогда она знала, что полюбила этого человека. Она увидела воина, героя, идеал ее девичьих грез, которым она предавалась, не в силах уйти от них.

И вот теперь он здесь, этот могучий Самсон, лежит без движения, без сил, которые отдал за них всех. Как же выразить ему всю степень благодарности за то, что он сделал?.. Силу своей любви, о которой он, похоже, даже не догадывается!.. Так пусть Бог подскажет ему, когда увидит, сколь сильна ее любовь…

И Изабелла, склонившись и замирая от волнения, поцеловала Можера в губы. А потом, глядя в его лицо, подумала: «Ах, если бы он открыл глаза!.. Поцелуй, наверное, был бы слаще».

Его губы были теплыми, и она улыбнулась, ликуя в душе от ощущения этой теплоты. Это был ее первый в жизни поцелуй – крохотный, несмелый, но ей показалось тогда, что нет ничего в жизни милее этого.