Король Красного острова

– Не дергайся, не изображай из себя прокаженного, – посоветовал Чулошников. – Самое большее, куда ты сможешь убежать – в реку. А кто водится в реке, ты знаешь лучше меня.

Вскрикнув раненно, по-птичьи, – птахи тоже кричали так, когда он их засовывал в клетку, – орнитолог перестал дергаться.

– Молодец! – похвалил его Чулошников.

Беневский выслушал Чулошникова мрачно, осуждающе покачал головой:

– Пуавр не мог придумать ничего лучшего, чем прислать этого дурака, – проговорил он брезгливо.

– И чего же с ним делать? – спросил Чулошников, продолжая крепко держать птицелова за руку. С другого бока его держал, цепко ухватив за запястье, Устюжанинов. – Может, веревку на шею и – через сук ближайшего дерева, а, Морис Августович? Одним мерзавцем на свете будет меньше.

– Не надо, – Беневский отрицательно качнул головой, – не будем пачкать руки. – Отпустите его – пусть идет куда хочет.

– У-у, вонючка… Таких даже свиньи не едят, – просипел Чулошников грозно и, ухватив орнитолога свободной рукой за воротник, вытолкал за порог.

– Больше в Долине волонтеров не появляйся, – он демонстративно отряхнул руки, – иначе будешь просить, чтобы мама тебя назад родила.

Птицелов вновь вскрикнул подбито и поспешной трусцой понесся на окраину деревни. Больше его в Долине волонтеров никто не видел.

– Без этого любителя дохлых ворон даже воздух стал другим, – удовлетворенно констатировал Чулошников, – дышать легче сделалось…

Пойманных птиц, которых Жак Корнье держал в клетках, выпустили, те взмыли в воздух, над крышами домов прощально сбились в яркое облако и рассыпались в разные стороны.

Долина волонтеров продолжала жить своей жизнью.

Из Парижа с опозданием пришла горестная весть – скончался Людовик Пятнадцатый. Чувствовал король себя не по годам плохо, а тут еще умудрился заразиться оспой. Мог бы, конечно, еще пожить на белом свете, годы его были не самые великие, но организм не захотел бороться с болезнью: Людовик умер, когда ему не было и шестидесяти лет.

Но смену пришел новый король – Людовик Шестнадцатый. Пуавр воспрянул духом: всякая новая метла ведь и метет по-новому, надо сделать все, чтобы под эту метлу попал и Беневский… Пуавр довольно ухмылялся и потирал руки: сломает он голову «мадагаскарскому падишаху», обязательно сломает.

Он отправил пространное послание королю, в котором обвинил Беневского во всех грехах, вплоть до непочитания короля и королевы, в распространении клеветнических слухов о престолонаследниках и в измене Франции.

За такие грехи человека не только лишают головы, но и предают затяжному четвертованию.

Беневский же отправил в Париж подарки, золотых слоников – несколько наборов, состоявших из семи изящно сделанных животных: слон большой, слон поменьше, слон средний, слон меньше среднего и так далее. Всего семь фигур.

Это были дорогие подарки.

Пуавр же не сопроводил свое послание даже корзиной неочищенных бананов, не говоря уже о чем-нибудь более существенном – щедростью губернатор Иль-де-Франса никогда не отличался… Скорее наоборот.

Министры, прочитавшие его послание, только посмеялись над стилем и отправили бумагу по назначению – в мусорную корзину.

Но Пуавр решил не сдаваться – настрочил еще один обвинительный текст, с чайным фрегатом Вест-Индской компании отправил во Францию. И опять нулевой результат – письмо губернатора вновь оказалось в мусорном ведре.

Трудно было сбить с нахоженной тропки губернатора Пуавра, добиться своего он решил во чтобы то ни стало: взялся за третье послание.

Управление колониями Франции новый король передал в ведомство морского министра, министром же назначил очень энергичного человека – Сартина. Сартину было дело до всего, начиная с укрупнения калибра корабельных пушек и стволов береговой артиллерии, кончая тем, какую кашу едят матросы на боевых фрегатах и чем занимаются проститутки Марселя в свободное от основной «работы» время.

Прежние покровители Беневского министр иностранных дел герцог д’Эгийон и морской министр граф де Бонна отошли в сторону.

Сартин читал гневные письма и доносы Пуавра, читал отчеты Беневского, сравнивал их и отправлял бумаги губернатора Иль-де-Франса в знакомое место, а значит, – в никуда.

«Пуавр злился, но ничего не мог поделать, – писал Владимир Балязин. – Тогда он решился на последнюю крайность: через подкупленных им придворных сумел, минуя министров, передать в руки нового короля жалобу на Беневского и его покровителей. В этой жалобе он обвинял Беневского в полном пренебрежении интересами Франции, в опасном вольнодумстве, которым он, по словам Пуавра, заражал всех окружающих его людей – не только европейцев, но что страшнее всего – туземцев. Он обвинял Беневского в растрате казенных денег и в личном обогащении за счет короля…»

В общем, губернатор обкладывал Беневского со всех сторон – решил взять его если не мытьем, так катаньем. Выстрелы Пуавра, похоже, достигли цели – в один из угрюмых весенних дней 1776 года на Красном острове появились грозные королевские чиновники – контролеры Белькомб и Шевро.