Король Красного острова

Алексей стал уже совсем взрослым, плечи у него раздвинулись, он окреп, подрос, золотистый пушок, росший у него на щеках и подбородке, превратился в аккуратную, обкладную, очень нежную бородку, окаймлявшую низ лица… Вряд ли бы сейчас его узнал родной батюшка – степенный ичинский священник отец Алексий… Да и жив ли он сейчас, батюшка его – кто знает?

При мысли об отце лицо Алешино замыкалось, становилось угрюмым, глаза светлели от печали…

Хотелось Устюжанинову пожить в Долине волонтеров, в новом доме, да ничего из этого не получилось – пришлось ехать в главную деревню толгашей, расположенную в предгориях, в дом, специально построенный для Беневского. Построили для Беневского, а жить в нем будет он.

Пуавр не успокаивался, теребил королевский двор, забрасывал версальских вельмож подарками и просьбами убрать с Мадагаскара Беневского. Чем быстрее – тем лучше.

Но Беневского защищали влиятельные люди, два могущественных министра – морской и иностранных дел, и Пуавр никак не мог перешибить обух, никакой плетью: Людовик Пятнадцатый, выслушивая просьбы, приходящие с Иль-де-Франса лишь недовольно морщился. Тем дело и заканчивалось.

Пытался Пуавр убрать Беневского и с помощью «рыцарей плаща и кинжала».

В племени толгашей жил человек, имени которого, похоже, никто не знал, но который очень многое умел, – высокий, с плотными короткими волосами, завивающимися на голове, будто каракуль, и спокойным взглядом. А вот движения у него были стремительными, реакцией он обладал такой, что, кажется, мог на лету схватить пулю, выпущенную из мушкета. В деревне его называли Большой Толгаш и только так, другого прозвища у него не было.

Устюжанинов сдружился с ним. Большой Толгаш научил его без промаха стрелять из трехметрового духового ружья, способного нанести урон не меньший, чем боевой мушкет, из лука сшибать пролетных уток и обеспечивать роскошный ужин большой компании, метать нож на пятнадцать метров и пробивать насквозь небольшую, но твердую, как металл, доску, драться двумя мечами сразу…

Так Устюжанинов стал настоящим бойцом, сильным и беспощадным, хотя никогда не думал, что серьезные боевые навыки он приобретет у жителя Мадагаскара, носившего на себе лишь набедренную повязку и никакой другой одежды не признававшего, не говоря уже о воинских доспехах.

Уроки, полученные у Большого Толгаша, пригодились потом Устюжанинову не раз.

Жак Корнье, прибывший в Долину волонтеров, был специалистом по птицам, которых в долине этой, а также в примыкавших к ней лесах, было видимо-невидимо, – разных размеров и калибров, самых невероятных расцветок, голосистых и совершенно безголосых, льнущих к человеку и готовых умереть только от одного его взгляда, старающихся запрятаться от двуногого венца природы подальше в лес и безбоязненного садящихся ему на руку… Было много редких особей – кардиналовые птички фуди, белые скворцы, крохотные яркие мухоловки, которых тут считают райскими, голенастые лиловые цапли и целые колонии розовых голубей.

Первым делом Корнье, хотя и считался специалистом по орнитологии, постарался наловить побольше синих бабочек лулу – во Франции они стоили дорого.

– Ты напрасно это делаешь, парень, – сказал ему Чулошников, – не обижай синих бабочек. Если об этом узнают самбаривы – тебя посадят на кол.

Корнье стиснул зубы. В следующее мгновение на лице его возникла и косо расплылась широкая улыбка, Корнье почувствовал, что улыбка получилась кривая и подправил ее пальцами.

– Спасибо за предупреждение, – сказал он, – это я учту.

Находясь у толгашей, Устюжанинов скучал. Если бы не Большой Толгаш с его уроками боевого мастерства, Алексею было бы совсем худо. Тянуло, сильно тянуло в Долину волонтеров – по душе пришлась радостная зеленая долина Устюжанинову, тянуло повидать Беневского, которого он называл учителем, тянуло к землякам своим – ведь среди желтых лиц толгашей он скоро совсем забудет, как выглядят русские люди, большерецкие земляки-камчадалы.

Как-то на глаза Устюжанинову попался котенок, Алеша глянул на шустрого полосатого сорванца и у него защемило сердце: котенок очень был похож на Прошку – чуть подрастет и будет вылитый кот Митяя Кузнецова, не отличишь, – такой же сообразительный, такой же верный и сильный, всех мадагаскарских собак станет гонять, как те гоняют сидоровых коз, такой же храбрый и стремительный, с ним скоро можно будет ходить даже на охоту на кабанов. В общем, мадагаскарский Прошка имел все шансы стать полной копией Прошки камчатского.

Поразмышляв немного, Устюжанинов взял котенка к себе. Назвал его Прохором. Прохор – это то же самое, что и Прошка, только не такое разбойно-бесшабашное, а с элементами, если хотите, уважения, определяющего отношение как к равному. Прохор привязался к новому хозяину, стал ходить за ним, словно собака, всюду, куда ни направлялся хозяин, туда шел и Прохор.

Толгаши звали кота Пирохиром – Пирохир да Пирохир, Устюжанинова же за цвет его волос звали Белой головой.