Король Красного острова

– Не может быть, – глухо, с каким-то внутренним скрипом проговорил Беневский, взгляд у него был восхищенным. – Ты даже не представляешь, каким ты стал!

Устюжанинов в ответ только сжал плечи учителя покрепче. Ну что он мог сказать? Ощутил, как в горле у него возник комок – ни размять его, ни выплюнуть, такой он твердый, застрял там, – всхлипнул неожиданно жалобно, по-детски сдавленно, прошептал:

– Морис Августович!

В следующее мгновение он изумился еще больше: на глазах Беневского неожиданно появились слезы. У железного Беневского – и слезы?

А дальше, через несколько минут – еще большее изумление: следом за графом по корабельному трапу спустилась невзрачная худенькая женщина, встала за спиной Беневского, держа за руки двух довольно больших, угрюмо таращившихся на происходящее девочек.

Устюжанинов не сразу сообразил, что видит жену и детей Беневского, а сообразив, смущенно потупил глаза. Беневский ухватил пальцами женщину за запястье, вытащил ее из-за спины. Представил, откашлявшись в кулак:

– Это моя жена Сюзанна.

Женщина, уже в возрасте, с седыми прядками в волосах, сделала робкий девчоночий книксен.

– А это – мои дочери, – представил Беневский угрюмых девчушек, те, как и мама, также сделали книксен.

Интересно, когда же Морис Августович успел ими обзавестись? Этого Устюжанинов не знал.

Беневский отодвинулся от ученика на шаг, внимательно оглядел его и, улыбнувшись знакомо, раскованно – это была улыбка прежнего Беневского, которого Устюжанинов знал, – спросил тихо, но очень внятно:

– Ну что, Альоша, готов вернуться на Мадагаскар?

Устюжанинов ответил, не задумываясь ни на секунду:

– Всегда готов, Морис Августович!

В ответ Беневский улыбнулся еще шире, сделал порывистый жест, обхватил его:

– Я рад, что не ошибся в тебе, Альоша!

На панночке из польского селения Спиш Сюзанне Беневский женился давно, когда еще был полковником Барской конфедерации и отчаянно рубился за свободу… Вот только чью свободу – Венгрии, Польши, Австрии, еще чью-то? – неведомо.

Раненный, с плохим настроением, хотя это на войне совершенно недопустимо, усталый, он остановился в доме жизнерадостного говорливого шляхтича Геньского. Тот по случаю пребывания в его хоромах важной фигуры – может быть, даже будущего короля, – выкатил на стол все, что имелось у него в погребах.

Во время вечернего пира Беневский обратил внимание на девушку, которая командовала прислугой, подающей еду на стол. Собственно, он и не обратил бы на нее внимания, если бы не поймал какой-то радостный, влюбленный взгляд, который она бросала на блистательного графа, словно бы с неба свалившегося в их дом.

– А это что за девушка? – спросил Беневский у хозяина.

– Дочка моя. На выданье, – потеплевшим хмельным голосом пояснил тот. – Сюзанна.

У Сюзанны все кипело в руках, любо-дорого было смотреть на то, как она командовала людьми, как по мановению пальца, по неприметному движению руки на столе менялись блюда, исчезала чаша с домашней кровяной колбасой, обильно сдобренной чесноком и возникал жареный поросенок со вставленным в зубы пучком укропа, раздвигались судки с заливной рыбой и в центре их оказывался противень со стерлядями, привезенными с недалекой реки, а по соседству источали ароматный дух ломти нежного розового окорока. Геньский хоть и считался небогатым хозяином, а так не жили даже графья в блистательной Вене.

И главное – все свое, отравиться нечем.

К вечеру раненый и вдобавок ко всему простудившийся Беневский почувствовал себя совсем худо – поднялась температура, голова была тяжелой, как ядро от пушки крупного калибра, рот обжигала крапивная сухость: простуда все-таки достала его окончательно.

Он свалился в постель. Война войной, а болезнь болезнью. Ухаживала за ним молодая панночка. И вот ведь как получилось: хоть и невзрачная была панночка, влюбить в себя могла, наверное, только сельского конюха, а вот одолела неодолимое препятствие – Беневский не то, чтобы влюбился в нее, это было бы, наверное, слишком, – он привязался к ней.

Пан Геньский находился на седьмом небе – это надо же, как удачно остановился в Спише высокопоставленный полковник: о Геньском не только заговорили в округе с особым уважением, но и с особым уважением стали относиться – ведь вон какой знатный и влиятельный человек может стать его родственником.

В имение Геньского зачастили соседи – приезжали в праздничных экипажах с дочерьми: а вдруг занемогший граф соизволит обратить внимание и на них? Тогда Геньского с его унылой длинноносой дочерью можно будет отодвинуть в сторону.

Граф не соизволил, внимания на панночек, которых под него подсовывали, как куриные яйца под наседку, не обратил, – приезжие панночки ничем внешне не отличались от Сюзанны, – и обескураженные папаши-шляхтичи разъехались по своим имениям. Затихли, соображая, что к чему.

С другой стороны, неведомо ведь, что будет с Барской конфедерацией – вдруг ей свернут голову набок? А раз это будет так, то свернут головы и полковникам с генералами, какими бы блистательными они ни были бы.