У него даже фонарь в руках не качнулся. Двейн просто замер, ощущая на шее с двух сторон тонкие, но каменно-крепкие ноги, смотрел на бумажный фонарь на уровне лица, молчал и ждал. Старик захихикал и толкнул его пяткой, как коня, прикрикнул:
— Не спи, замёрзнешь! Давай, шевелись, вперёд и налево, ты знаешь, куда.
Двейн сделал осторожный шаг, потом ещё один, и ещё, идти было легко, как будто старик ничего не весил, да и костюм ощущался сухим, и совершенно ничего не болело. Он сделал ещё несколько шагов, осторожно сказал:
— Ты меня ждал?
— Нет, милый мой, это ты меня ждал, — довольно протянул старик, — стоял у ворот такой мокрый, жалкий. А я тебя впустил.
— Ты звал меня. Пригласил через госпожу.
— Ну пригласил. Имею право. А ты пришёл. Не хотел бы — не пришёл бы. Да? Что ты мне принёс?
— Рис.
Старик укоризненно цокнул языком, вздохнул:
— Ты хоть раз видел тигра, который бы ел рис? Чему вас только учат…
— В следующий раз принесу мясо.
— Вот, уже лучше. Будешь кормить меня каждый день! Понял? А то задушу.
Тонкие ноги на шее немного сжались, Двейн усмехнулся:
— А не сильно жирно каждый день?
— Тебе жизнь не дорога?
— Раз в неделю могу обещать.
— Хорошо. Но если нарушишь обещание, тебе конец.
— А ты мне что, если я буду тебя кормить?
— А я тебе пригожусь, вспомнишь меня ещё, когда жизнь заставит.
— Обязательно вспомню, каждую рисинку отработаешь.
— И мясо!
— И мясо, хорошо.
Старик довольно захихикал, серая хмарь вокруг просветлела, превратившись в Аллею Духов, он шёл мимо пустого постамента в начале аллеи, потом мимо того, на котором должна была быть змея, но её не было, дальше статуи стояли как обычно. На третьем от алтаря постаменте сидела госпожа Вероника, свесив одну ногу, а на колено второй положив локоть, что-то читала в телефоне. Второй от алтаря постамент был пустым, старик завертелся, потребовал:
— Подсади меня, старого, ноги не держат совсем.
— А как ты меня ими душить собрался, если не держат?
— А душить — не ходить, душить не сложно. Подсаживай давай! Молодёжь, всему вас надо учить.
Двейн подошёл к постаменту поближе, наклонился, старик с кряхтением слез с него на постамент, а потом резким движением пнул тарелку с рисом снизу, подбросив её вверх и поймав руками, так ловко, что верхняя тарелка оказалась под нижней. Удобно устроился на постаменте, сложив ноги по-турецки, поставил на них тарелку, взял немного риса пальцами, скатал в шарик и с наслаждением сунул в рот, начал катать следующий, глядя Двейну в глаза и улыбаясь с круглыми от риса щеками.
Он очнулся у ворот. Вера опиралась о створку кулаком, смотрела на свой рукав, на залитую дождём улицу, на мокрого Двейна и тарелки у него в руках. Он тоже осмотрелся, потом поймал её взгляд и спросил:
— Что случилось?
— Ты тоже это видел? — с хитрой улыбкой кивнула она. — Видел, сто пудов. Да?
— Старика, которому я обещал кормить его раз в неделю? Да.
— Да, — широко улыбнулась Вера, — пойдём ему рис отнесём, раз пришли. Не уходить же теперь.
— Так закрыто, — он осмотрел ворота, толкнул створку — она не поддалась. Вера развела руками, подпрыгнула и схватилась за край ворот, наступила одной ногой на бронзовый молоток калитки, второй на выступающий декоративный прут, ещё подтянулась и нырнула на ту сторону, раздался плеск, потом скрип задвижки, калитка открылась и Вера выглянула наружу, с улыбкой приглашая его входить.