Король-паук

В гостинице незнакомец и не пытался скрыть своего имени, это был главный герольд короля Карла — герольдмейстер Нормандский. Если все герольды, будучи официальными посланниками, считались привилегированным сословием, то особа герольдмейстера была и вовсе неприкосновенна. Он мог безбоязненно посещать станы борющихся сторон в разгар войны. Оскорбить его — хотя обычно эту должность занимал какой-нибудь отпрыск боковой линии не слишком знатного рода, — значило оскорбить монарха, которому он служил. Это было равнозначно объявлению войны. Традиция эта намного старше рыцарской эпохи, она выросла из фетиалий Древнего Рима. Лишь однажды, в Лектуре, Людовик наблюдал нарушение неприкосновенности герольда и счёл это чистым безумием. Герольдмейстер Нормандский был молод, обладал приятной внешностью и властными манерами. Но его словам, он привёз письма для герцога Савойского. Людовик потребовал показать их. Посланник, разумеется, отказался. Тогда Людовик потребовал показать верительные грамоты. Их герольдмейстер, покраснев, предъявил. Дофин посмотрел их и убедился в их подлинности.

— Где мой отец? — с неожиданной резкостью в голосе осведомился Людовик.

Подобная бесцеремонность, похоже, покоробила и уязвила герольда, к чему дофин, собственно, и стремился.

— Скоро узнаете! — кратко ответил посланник.

Но и этим он сказал слишком много.

Людовик знал теперь всё, что хотел знать. Его отец находится в пути, а он в те времена без армии в дорогу не пускался.

— А теперь, если не возражаете, — продолжал герольдмейстер, — мне необходимо заняться моими делами. Как видно, здесь нельзя даже помолиться, чтобы за тобой не следили. Я приехал только сегодня утром, — он, казалось, собирался извиниться за то, что не сразу отправился к герцогу Людовико. По нему и впрямь было видно, что он всю ночь провёл в дороге и очень устал, — или вы осмелитесь задерживать меня?

— Нет, что вы, совсем наоборот, — Людовик резко переменил тон, — и поскольку вы прибыли без эскорта, мы сами будем сопровождать вас. Герольдмейстер заслуживает больших почестей, нежели те, что были вам оказаны. Облачитесь же в ваш парадный камзол, который я заметил в шкафу, и отправимся к герцогу, чтобы засвидетельствовать при нём всё достоинство, какое приличествует вашему высокому положению.

Герольд снова покраснел.

— Сударь, я не нуждаюсь в иных знаках достоинства, кроме тех документов, что я привёз с собою.

— Отлично, — улыбнулся Людовик.

Так что к тому времени, когда герцог принял их, герольдмейстер Нормандский всё ещё был в простом камзоле и чулках, без славного облачения, внушающего трепет изображёнными на нём устрашающими символами французской мощи, — и от этого он словно лишился половины собственного величия.

Его миссия состояла лишь в том, чтобы доставить письма и вернуться с ответом во Францию, держать речь он не был уполномочен. Он вручил их, пока Людовик вполголоса разговаривал о чём-то с адъютантом, после чего был со всеми знаками почтения препровождён в особые апартаменты, отведённые для высоких гостей.

Как только он отошёл настолько далеко, что уже не мог их слышать, Людовико воскликнул с тревогой:

— Это ужасно! Ваш отец решительно запрещает оба брака. Он угрожает войной. Его армия уже стоит у ваших ворот!

— Спокойнее, — заметил Людовик, — у моих ворот её нет, иначе я бы, безусловно, знал об этом. Известно ли вам, что происходит у ваших?

— Мои лазутчики не так проворны, как ваши, монсеньор.

— Я знаю то, что я знаю не только от лазутчиков, мой дорогой будущий тесть. Нормандский герольд проделал длинный и нелёгкий путь. Армии не могут передвигаться со скоростью герольдов. Так что ещё есть время.

— О, нет, нет, теперь я и помыслить не смею о том, чтобы разрешить эти браки!

— Что ж, в таком случае, — заметил Людовик мрачно, — наши провинции падут одна за другой, и первой жертвой станет Савойя. Ведь вы — мой союзник, и я подготовлен к борьбе лучше вас. Я уже послал приказ, и к утру мои войска с артиллерией будут защищать каждый дюйм моих границ. Ваши же границы я не могу охранять подобным образом, а первым нападению подвергнется слабейший.

Опасность создавшейся ситуации пробудила в Людовике всю силу убеждения и дар красноречия, которые всегда порождало в нём глубокое волнение, и он нарисовал перед герцогом страшные картины гибели Савойи; разорённой и сожжённой суровыми ветеранами Столетней войны; красочно описал Людовико, как сам он будет лишён венца, его династия низложена, его наследники повергнуты в прах, а сын кончит свои дни в бесславии, без невесты и в жестокой нищете, ибо Карл, который не колебнись обманывал своих друзей, уж конечно, не остановится перед уничтожением врага.

— Он, прав, отец, — вмешался Амадео, — мы зашли слишком далеко, чтобы отступать.

При этих словах Иоланда сжала его руку.