Король-паук

На Людовика, конечно, могли напасть грабители, но он полагал, что сможет достойно их встретить. Сама мысль о возможной стычке казалась ему даже привлекательной. С тех пор как дофин в последний раз обнажал меч или выхватывал в гневе кинжал, прошло уже Бог знает сколько времени. Сейчас при нём были и меч, и кинжал, и он судорожно сжимал и разжимал их рукояти, торопливым шагом проходя по тёмным улицам и аллеям Лувена. Людовик шёл уверенно, не спотыкаясь на неровной и скользкой булыжной мостовой, на которую добрые горожане постоянно выплёскивали из окон нечистоты, распространявшие в их домах ужасную вонь. В тот вечер он почёл за благо не только вооружиться, но взять с собой изумруд кардинала, а также изображение святого Людовика.

Он не чувствовал теперь ни того необъяснимого прилива уверенности, с которым однажды презрел опасность, ни знакомого тревожного холодка по коже. Он не думал, что с ним что-нибудь произойдёт. Но поскольку ни разу за всю свою жизнь Людовик не мог с уверенностью сказать, что ему ничто не угрожает, приходилось быть начеку и постоянно держать наготове план действий на любой случай. Вот и сейчас предстояло придумать, что говорить, если вдруг он очнётся от забытья и увидит на фоне неба головы любопытных прохожих. Поразмыслив, он решил, что выйдет из положения, сославшись на чересчур обильные возлияния на пиру — это выглядело бы весьма правдоподобно, так как многие из будущих крестоносцев, ещё недавно произносивших выспренные клятвы, не могли добраться до своих постелей без помощи слуг по причине излишне усердного поклонения богу вина.

Людовик давно уже привык к необходимости предусматривать всё заранее, — так калека привыкает к своим костылям, — и он редко размышлял о том, как приятно было бы вести жизнь обычного человека. И вправду, обычные люди ходят пешком — ин тоже ходит пешком. Правда, они не задумываются об этом, просто идут себе и всё — ну так что же, ему приходится только кое-что уладить и кое о чём позаботиться — и это ему было настолько привычно, что не требовало никаких усилий.

Подойдя уже достаточно близко к дому портных, дофин заметил свет факелов, метавшихся туда-сюда между арками галереи, и тут же до его слуха донёсся поток витиеватых латинских ругательств, тонувший в раскатистом хохоте, сквозь который, в свою очередь, можно было различить звуки десятка европейских языков. В университетском городе, вроде Лувена, такая беззаботная болтовня, молодой и здоровый мужской смех, и в особенности латинская божба, могли значить только одно — а именно компанию разудалых студентов. Вероятно, они на свой лад и по своему вкусу отмечали день клятвы, данной старшими в Отель де Виль. Людовик улыбнулся. Он с удовольствием присоединился бы к ним, но они, пожалуй, нашли бы его недостаточно юным, чтобы чувствовать себя с ним на равных, кроме того, его массивная золотая цепь смутила бы их, а то ещё, не дай Бог, вызвала бы у какого-нибудь молодого повесы, у которого ветер гуляет и в голове, и в кошельке, искушение потихоньку стянуть её и улизнуть, надёжно припрятав её в потайных глубинах широкого рукава студенческой мантии. А это вызовет уличную драку, бессмысленную и крайне нежелательную. И тем не менее Людовик был не прочь купить студентам бочку вина, хотя, впрочем, несколько бутылок им будет достаточно. Ему стало немного досадно, что он не может распить их вместе с ними, не открыв своего имени. Было совсем не похоже, чтобы эти юноши недавно отобедали сорока восемью мясными блюдами. Людовик слегка пожал плечами при этой мысли и, подобно библейскому Левиту, пошёл было своим путём, но тут он заметил, что, собственно, так их развеселило.

Если бы они стравили пару петухов, он не повёл бы бровью — петушиные бои считались вполне приличным развлечением, к тому же птиц можно было потом изжарить.

Если бы они забили камнями собаку, Людовик тоже не стал бы вмешиваться, поскольку знал, что лишь немногие люди относятся к собакам так, как он, да и некоторые из этих тварей были действительно опасны, особенно тощие голодные дворняги, снующие во множестве по улицам в поисках съестных отбросов.

Однако эти молодые люди избивали человека, убогого калеку.

Дофина охватила ярость. Его первым побуждением было выхватить кинжал или меч и перебить хотя бы несколько мерзавцев. Он бы с наслаждением перерезал глотку их главарю, долговязому белобрысому юнцу, который гнусным голосом орал по-английски: «Вот так, бес тебе в ребро!» и «Получай, грязный горбун!», покрывая беспощадными ударами изуродованную спину несчастного, в то время как тот извивался ужом на холодной мостовой, закрывая лицо руками и моля о пощаде.