Король-паук

Всё это время его жизнь в Бургундии текла мирно и безмятежно. Дофина любила его, без неистовости Маргариты, но преданно и верно. Она вся дышала молодостью, и рядом с ней он тоже чувствовал себя молодым. Она ложилась на закате и не сочиняла стихов. Она подарила ему наследника. Наступит день, и у них родится ещё один. Воистину Господь благословил его в савойской принцессе. К тому же она была разумна и бескорыстна — она вернула ему изумруд, стоило ему только как бы мимоходом заметить, что он слишком велик для её тонкой нежной ручки, и была вполне довольна небольшим бриллиантом, который он ей подарил взамен. Да, в Бургундии многие былые сомнения и страхи развеялись, обратились в прах. Всё вокруг казалось радужным и светлым, пока он оставался гостем герцога Филиппа Доброго.

Кроме всего прочего, здесь он находился в полной безопасности. Между ним самим и его врагами каменной стеной выросла огромная мощь и международный авторитет Бургундского герцогства, и он сам уже забыл о тех временах, когда постоянная тревога ночи напролёт не давала ему сомкнуть глаз, и он ходил взад и вперёд по комнате, мечтая окружить себя неприступным кольцом природных рубежей. Людовик даже привык смотреть на вещи, как бургундец.

Теперь же его положение снова круто менялось, и с ним менялся его образ мыслей. Отныне могущество Бургундии становилось не благом, а угрозой. Отец его вскоре отойдёт в мир иной. Правда, герцог Филипп миролюбив, но он стар. Граф же Карл молод и враждебно настроен. Он горд, безрассуден и совершенно непредсказуем.

Людовик начинал думать о границах Франции. От Бургундии Францию отделял лишь один-единственный рубеж — река Сомма, испокон веков защищавшая Париж от нападений с севера. Но теперь Сомма находилась в руках бургундцев. Франции необходимо было вернуть Сомму.

При каждой встрече с Филиппом, — а Людовик теперь прилагал все усилия, чтобы эти встречи стали более частыми, — он как бы невзначай заводил приятный общий разговор о маленьких городках, что стоят на Сомме — о Руайе, Мондидье, Перонне. Он восхищался их необычной красотой, мирным идиллическим укладом их жизни, вспоминал о древней славе этих мест и с горечью говорил о их нынешнем запустении.

— О да, — соглашался герцог, — должно быть, они сверкали великолепием и славой в те дни, когда франкские короли строили там свои загородные дома и сзывали окрестное рыцарство на турниры. Сейчас там нет больше королей, только овцы. Лично я отдаю больше внимания моим большим городам.

Один только граф Карл понял, что эта местность интересует Людовика только как важная стратегическая цепь холмов по берегам реки и что его единственная цель — овладеть ею.

В четверг, 23 июня 1461 года Оливье Лемальве, как обычно брея своего господина, слегка порезал ему подбородок ножом.

— С тобой никогда прежде этого не случалось! Отчего твоя рука дрожит? Что в этом смешного, негодяй?! Чему ты ухмыляешься?!

Усмешка исчезла с лица Оливье в тот момент, когда он увидел кровь Людовика.

— Боже, что я наделал! — взвыл он. — Я ранил моего короля! Я пролил его кровь! Пусть десять тысяч дьяволов осушат мои вены и выпьют мою кровь на моих глазах! Пусть языки адского пламени вечно лижут мне пятки! — он с силой полоснул ножом по собственной ладони и собирался уже прикоснуться ею к под бородку дофина. — Пусть моя кровь смоет вашу и вместе с нею смоет мой грех!

Людовик отшатнулся от него:

— Ах ты жалкое безмозглое несчастное насекомое, завяжи свой порез и прекрати визжать! И почему это ты назвал меня королём!

— Я прощён?

— Чёрт побери, отвечай мне!

— Я не вымолвлю ни слова, пока вы не простите меня!

Цирюльник пал ниц и принялся ползать у ног Людовика, биться головой об пол, всхлипывая и содрогаясь всем телом. Его пораненная рука оставляла на ковре кровавый след.

— Ты ещё смеешь торговаться со мной, дьявольское отродье?

— Бейте меня, вышвырните меня вон, повесьте — я заслужил это; но я ничего не скажу до тех пор, пока не вымолю прощения.

Людовик смягчился. Он словно нащупал что-то в сознании цирюльника, что-то неестественное, искривлённое, как и он сам, — и этому чему-то было жизненно необходимо услышать от хозяина слово прощения.

— Да, Оливье, — сказал он ласково, — я прощаю тебя.

Оливье мгновенно вскочил на ноги, и по его лицу расплылась прежняя улыбка.

— Ну вот, сейчас всё будет в порядке! — воскликнул он. — И если ваше величество согласится снова откинуться на спинку кресла, я мигом всё исправлю. Причинить боль моему господину! Господи Иисусе, да я бы скорее дал себя четвертовать!

— Похоже, на сей раз ты причинил боль самому себе, — пробормотал Людовик, пока Оливье прикладывал к его подбородку что-то вязкое. Бурное поведение цирюльника выбило его из колеи, и он на какое-то время даже перестал требовать ответа на свой вопрос, хотя обращение «ваше величество» вместо обычного «монсеньор» от него не ускользнуло.