Король плоти и костей

Едва Енош произнес эти слова, мужчина вонзил костяной клинок в свой живот. Опустил глаза, отчаянно закричал – и принялся бить себя клинком, раз за разом, пока в воздухе не запахло дерьмом. Изодранные штаны человека потемнели от заструившейся по ногам мочи, под башмаками его захлюпала мерзкая лужа.

Крики, мольбы, брань… Хаос обрушился на городок, ибо все его обитатели кинулись по домам. Сбежали и вооруженные мужчины. Остался лишь бормочущий молитву священник.

Когда Енош взобрался на лошадь позади меня, я прижала к дрожащим губам кулак. Нескончаемая судорога скрутила мне желудок. Я не из тех, кто падает в обморок при виде крови, но то, что обрушилось на меня сегодня, было уже… чересчур.

Лошадь двинулась вперед, и костяные осколки градом посыпались с меня, падая на землю с лязгом и звоном, точно ледяные кристаллы, разбивающиеся о гладь замерзшего озера в разгар зимы. И осталась я в очередном платье из перьев, на сей раз бледно-желтом.

– Я чувствую твое беспокойство, – проговорил Енош.

Если он ожидал, что сейчас я скажу ему, что мы могли сбежать, просто заключив тех людей в костяную клетку, то он явно недооценил мою решимость устроить так, чтобы все покойники истлели в земле.

Я далеко не глупа.

Енош еще не раз проедет по этому краю – и, конечно, будет натыкаться и на религиозных фанатиков, и на солдат, присягавших защищать «правое дело». И я предпочитаю, чтобы он убил их, – иначе бога опять захватят в плен и разожгут в нем такую ярость, что потребуется еще два века, чтобы унять ее, и тогда все мои усилия окажутся напрасны.

Пускай у меня есть целая вечность, чтобы заставить Еноша вновь делать его чертову работу, но меня бы больше устроило, если бы это заняло месяц, от силы два. И те, кого он убьет за это время, послужат высшей цели, не так ли? Он ведь предупредил их; Енош не убивает без разбора.

Нет, не убивает.

– Я просто устала, – ответила я, когда мы уже покинули город и следовали вдоль ручья к старой мельнице. – Знаю, мне, наверное, нужно было спросить об этом еще ночью, но… когда ты упокоишь тело Джона, ты передашь весточку моему отцу? Просто – что со мной все в порядке и что я прошу его не беспокоиться.

– Ты права, маленькая. Тебе нужно было выторговать это еще ночью.

Плечи мои поникли, но я не могла винить его – я же сама сглупила.

– Насколько ты могущественен?

– В каком смысле?

– Ты можешь заставлять трупы гнить, а можешь оживить их, притуплять боль и перекраивать плоть, повелевать костями. А иногда ты трясешь землю. Вчера ночью ты делал это дважды, даже окна в таверне дребезжали.

– Ты не видела и толики моего могущества, смертная.

Кошмарная мысль мелькнула в моей голове.

– Ты когда-нибудь менял что-нибудь во мне?

– Я исцелил тебя, не так ли?

– Нет, кроме этого.

Он поглядел на меня сверху вниз.

– На твоем теле двенадцать шрамов. Десять и еще два. Я глажу их, когда ты спишь. Твое сердце бьется не совсем так, как должно биться здоровое сердце, – и для моих ушей это симфония, которую я различу среди гула множества городов.

– Моя мать умерла, рожая меня, потому что у нее было слабое сердце. – Так, по крайней мере, говорил мне папа. – Куда мы едем?

– К Анне.

От неожиданного ответа пальцы мои сжались в кулак. Он что, запомнил имя той девочки?

Лошадь не успела остановиться, а Енош уже спрыгнул с нее возле мельницы и стащил меня за собой.

– Это ненадолго.

О своем прибытии он объявил пинком в дверь. Ржавые петли взвыли, створка распахнулась – и наружу хлынула тошнотворная вонь.

Внутри, в полутьме, зашевелились какие-то фигуры, застонало дерево, взвизгнула женщина. Мои глаза не сразу привыкли к сумраку, а когда привыкли, различили мужчину, отца Анны: он стоял, опершись на стол. Выражение его испещренного морщинами – свидетелями невзгод и лишений – лица было абсолютно непроницаемым.

Но рука его медленно потянулась к ножу, торчащему из куска сушеного мяса.

– Чего ты от нас хочешь?

Енош огляделся и застыл; пальцы его зарылись в перья моего платья, комкая их. В затхлом углу, на соломенной подстилке, съежилась жена этого человека. Один ее глаз заплыл, превратившись в красную щелку, раны на шее поблескивали красным в скудном свете тлеющих в очаге углей.

Анна сидела рядом, прислонившись спиной к стене, вновь неподвижная, обмотанная какими-то грязными веревками, являющими разительный контраст с пышным бантом в ее безупречной косе, красным, как оторочка ее новенького платьица.

При виде нее что-то внутри меня сломалось.

Енош, должно быть, заметил перемены: поглаживая большим пальцем мою руку, он поднес меня к ним и опустил между трупом и женщиной, немногим от трупа отличающейся. Ее щека, шея, ключица… Божьи кости, на ней же столько укусов, что и не сосчитаешь. Впрочем, чего мне не хотелось, так это считать.

– Благословен муж, окруженный семьей. – Енош потянулся к лицу женщины, но она вздрогнула, и он убрал руку. – Ты не солгал, когда угрожал избить ее до полусмерти.

– Можешь ее развернуть к стене, если эта уродливая рожа тебя раздражает. – Мужчина ухмыльнулся. – Оттрахай ее в задницу и уходи. Нам не нужен ни ты, ни эта твоя… черная магия…