Король русалочьего моря

– Из того, что она не будет тебя проклинать, не значит, что она не будет мстить, верно?

Он подумал и мотнул головой. Он вдруг почувствовал, что ужасно устал от всё более запутывающихся планов и таинственных взрослых дел, в которых он при этом непонятным образом фигурировал, и дорого бы дал, чтобы что-то стало явным.

– Иногда, – сказал он вслух, – я чувствую себя как пешка на доске.

Одиль наклонила голову набок, изучая его, как воробей – жука.

– Ну, – сказала она наконец, – пешка хотя бы королевская.

– До чего додумались? – раздался сзади голос Адриано.

Венецианец к делу сидения на крыше подошёл основательно: сейчас он еле пролезал в дверку, зато, при спешной разгрузке, при нём обнаружилось много полезного. Для начала он стащил кувшин горячего вина, пару каких-то пирогов и заодно хлеба, ещё истекавшего маслом. На плечах он нес целых два плаща, а подмышкой – ещё и плотную подушку, стащенную со скамей внизу для Одили.

– Девочкам нельзя сидеть на холодном, – пояснил он свой выбор, когда сестра укуталась в собственный плащ и опустилась на подушку, которую он устроил на гребне крыши. – Ну что, дели хлеб, Ксандер.

Несколько минут они просто молчали, жевали тёплый хлеб, запивая его вином из горлышка, и смотрели на звёзды и горы. Ксандер даже подумал, что если бы можно было так сидеть вечно, он бы не отказался.

– Надо понять, что с тем пророчеством, – наконец, вздохнув, сказал Адриано.

– Правда? – покосилась на него Одиль: для пущего обогрева хрупкого женского организма они сели по обе стороны от неё, так что шпилька, воткнутая в забористый узел у неё на затылке, чуть не угодила Ксандеру в нос. – А мне вот интересно, как на самом деле называется артефакт Иберии.

– Кровь Солнца, – ответил Ксандер машинально, как заученный урок, и тут же Одиль так же резко повернула голову к нему.

– Занятно, – сказала она. – Вот, по-твоему, он зовется «Кровь Солнца» и представляет из себя багровый камень – что даже логично, учитывая название. А судя по тому, что сказала Летисия, он зовется «Сердце земли», камень оправлен в кольцо, и он изменчивый. Тебе не кажется, что тут что-то не сходится?

– Дали, ты сколько нас подслушивала? – строго поинтересовался её брат.

– Достаточно. Тем более что вы кричали, как голодные баньши.

Ксандер был уверен в обратном, тем более что сам старался понизить голос насколько мог, но обсуждать это ему не хотелось – он, пожалуй, был даже рад, что не надо повторять рассказ дважды.

– Может быть, в оригинале… – начал тем временем Адриано.

– Не нужно обладать особым даром к языкам, чтобы не перепутать Sangre del Sol и Corazon de la Tierra, – отпарировала Одиль. У неё иберийские слова выходили мягко и певуче, но действительно, даже с учетом акцента совершенно не похоже.

– Артефакт мог и поменять имя, – сказал он.

На удивление, Одиль не стала спорить.

– Допустим.

– Камень может быть в простой оправе. Он светится, я и видел-то его мельком…

– … а ещё, – совсем тихо сказал Адриано, – помнишь, те двое сказали, что у Иберии артефакта нет?

Ещё минуту они молчали. Ксандер даже боялся дышать, словно лишний вдох мог как-то сдуть это хрупкое, как лёд на крыше, рассуждение, и оно бы разлетелось на куски, едва успев сойтись.

– Ребята, – сказал он тихо, как будто мог спугнуть. – Может быть, ваш отец и это знает?

***

Текст они сочинили там же, на башне: Адриано, сказав, что «незачем откладывать», выудил из кармана плаща потрёпанное перо и какую-то бумагу, осмотрел её, вздохнул, решительно зачеркнул что-то на одной стороне и выдал её сестре, присев перед ней, чтобы послужить чем-то типа письменного стола.

Сначала Ксандер думал, что текст должен быть витиеватый, а нужный им вопрос задан намеком, но Адриано и это решительно отмел, сказав, что им и без того загадок хватает, чтобы разгадывать ещё и ту, которой им непременно на эдакую эпистолу ответит отец. Поэтому, добавил он, письмо должно быть по делу, но с политесом – и вот тут уже процесс окончательно перешел в руки Одили. Почтительная дочь кратко поинтересовалась отцовским самочувствием, мимоходом осведомилась о погоде в Венеции и здоровье сенатора, чье имя Ксандер забыл почти сразу же, как услышал, а потом написала то, что он всегда впоследствии вспоминал каждый раз, как слышал слово «политес»:

«Отец, мне нужно знать ответ на несколько вопросов. Первый: как называется артефакт Иберии. Второй: менялось ли его имя когда-нибудь. Третий: знаешь ли ты про пророчество о том, как снять клятву Нидерландов. Тысяча поцелуев и поклон от твоих детей».

Хотя, по здравому размышлению, Ксандер в день Лабиринта и видел помянутого отца, он совершенно внешне его не запомнил, и когда воображал, то в несколько подкорректированном виде одного из Альба, за минусом огня. При мысли о том, что скажет на такое послание такая августейшая особа, его, несмотря на аховую ситуацию, пробрал смех, а со смехом, пусть и поначалу нервным, его наконец отпустило.

– Станцуем? – Одиль встала и протянула ему руку.

– Прямо тут?

– Зачем? Внизу.